Отец замолчал, а я смотрел на него и думал, что это мне что-то напоминает. Не конкретные детали, а сама суть. Методичный, удушающий, бюрократический саботаж. Такой, что практически невозможно доказать, но который на деле оказывается эффективнее любой диверсии.
Будто услышав мои мысли, отец продолжил:
— У меня появилось стойкое ощущение, что кто-то мешает нам выполнять свою работу. Намеренно. Целенаправленно. Не просто какой-нибудь дурак на руководящем посту, а… Слишком системно всё. Будто всё направлено на то, чтобы замедлить, а то и вовсе похоронить некоторые направления. Особенно те, что связаны с… с большим космосом.
Отец нервно стряхнул пепел в пустую банку.
— Будто кому-то очень важно, чтобы мы в этой гонке проиграли. — Он горько усмехнулся и тут же неверяще покачал головой, словно не веря в свои же слова. — Бред, конечно. Кому в здравом уме понадобилось пилить сук, на котором сидишь? Если наше развитие в космической отрасли застопорится, то от этого проиграют абсолютно всё.
А вот я не был бы так в этом уверен. Особенно если вспомнить о покровителях Грачёва, которые желали выкрасть документы отца. Вспомнилась мне и та самая поломка самолёта седьмого ноября шестьдесят четвёртого. Если бы тогда замысел тех, кто стоял за тем инцидентом, реализовался… В стране мог бы начаться настоящий хаос.
А в условиях хаоса и смены власти проиграть космическую гонку — дело пяти минут, как говорится. Кто знает, чьи интересы на самом деле стояли за тем провалившимся заговором и продолжают ли они действовать теперь, другими, более изощрёнными методами.
Пока я об этом размышлял, отец докурил папиросу и затушил окурок с каким-то ожесточением.
— Ладно, хватит на сегодня разговоров, — он потянулся к ручке окна и захлопнул створку. — Пора спать. Голова уже не варит. А мне ещё собираться в дорогу. Вечером снова в командировку укачу.
— Спокойной ночи, отец, — сказал я, поднимаясь из-за стола. — Постарайся отдохнуть как следует.
— Ага, — он безнадёжно махнул рукой и вышел из кухни, оставив меня в одиночестве.
Я принялся убирать со стола и мыть чашки, мне нужно было обдумать всё сказанное. Разговор с отцом получился именно таким, на какой я и рассчитывал.
Да, я не могу раскрыть ему всё, что знаю. Но в моих силах подтолкнуть его в нужном направлении, заставить задуматься, увидеть иной путь. Механизм запущен, и теперь нужно ждать, чтобы шестерёнки начали проворачиваться. И я прослежу, чтобы они постепенно набирали обороты.
Помимо этого, у меня была и другая важная проблема. Я подошёл к окну и приоткрыл форточку, чтобы кухню проветрить. Если я не смогу решить эту важную проблему, всё остальное может потерять смысл. Или в лучшем случае невероятно осложниться.
До января шестьдесят шестого оставалось всё меньше и меньше времени. Если я справлюсь с этим, тогда это изменит один из ключевых узлов истории. И я понятия не имею, к чему это может привести. Возможно, уже сейчас та история, которую я знал и помнил, давным-давно изменилась, не без моего участия.
Рассвело. Крыши домов окрасились в бледно-розовые тона. Где-то там, за этими крышами, в своих квартирах, спали или уже просыпались люди, от которых зависело будущее.
Я развернулся на пятках и пошёл в свою комнату. На сегодня и правда хватит о судьбах мира. День был невероятно долгим и насыщенным. Мои тело и мозг требовали покоя и отдыха.
Волгоград.
Наталья Грачёва сидела у столика в небольшом кафе на одной из волгоградских улочек, сжимая в ладонях чашку с дымящимся какао. День выдался промозглым, с колючим ветром и низкими серыми облаками, предвещавшими скорый дождь. Да и вообще октябрь в этом году явно не собирался баловать теплом.
Она взглянула в запотевшее окно, за которым сновали прохожие, кутаясь в пальто и плащи, и лёгкая улыбка тронула её губы. Всё-таки она чертовски соскучилась по родному городу. Москва, конечно, была столицей, городом возможностей, но Волгоград… Волгоград был её сердцем. Здесь каждый кирпич, каждый переулок был наполнен воспоминаниями.
Её мысли невольно унеслись в прошлое, в март, который стал переломным в её жизни. Та ужасная история с отцом, косые взгляды в училище, шепотки соседей за спиной — всё это здорово подкосило её.
Да и она сама вела себя тогда, как последняя дура. Влюбилась, как сопливая девчонка, и совершенно потеряла голову. Действовала напролом, грубо, безрассудно. Совершенно не в своём стиле. Слишком много ошибок она совершила, слишком многое проявила напоказ.