«Космополит»
Его выразительное своей мужской красотой лицо было как бы выгравировано мелкой, как пиксели компьютера, оспой, и так врезалось в память, что об оспинах можно было вспомнить только напрягаясь. Все в лице было правильно, можно было придраться только разве к тонким губам, но и
это было не бесспорно, ибо навязанная общепринятым штампом и книгами мысль, что обладатели таких губ расположены к жестокости, была, кажется, теоретической... А уж насмешливости это точно не мешало.
В небольших городках знают не только как зовут каждого жителя, но и имена их собак, и гидом на двух кладбищах – еврейском и христианском – может быть любой житель городка, включая детей... Поэтому, может, я знал Всеволода Феодосьевича еще дошкольником, наблюдал за его игрой в шахматы в городском садике, почти всегда выигрышной, с очень смешными подначками, комментариями, и когда однажды он пригласил меня за столик
сыграть с ним с гандикапом – форой, без ладьи, я, конечно, отказался принять подаяние, и на равных быстро сдул партию, вдвойне огорченный (он еще успел шутя меня назвать из-за галстука Павликом Морозовым, которого я ненавидел с помощью маминых толкований «геройства» этого выродка). Но вторую партию я играл мстительно и обдуманно, и очень дерзко, и заработал первое очко, очень обрадовался, но еще больше удивился, когда увидел, в каком восторге от моей игры побежденный... Это было непривычно, нормальной была реакция на поражение от меня другого дяденьки с двумя красными полосками на груди (знаки контузии), когда я после выигрыша еле увернулся от удара ладьей с свинцовым содержимым… Мне было девять, и мне не только поступки, но имя этого человека очень нравилось – Всеволод Феодосьевич – очень звучное имя для учителя математики, коим он стал для меня позже, уже в восьмом классе средней школы.
Он не был очень сильным математиком, и задачи нестандартные, повышенной трудности, не решал, но умел так восхищаться красивым решением своих учеников, что дарил им больше чем знания – вдохновение... Как математик он запомнился тем, что требовал абсолютно точных формулировок теорем: одну из них, состоящую из двух равноценных частей, разделенных точкой с запятой, я объединял буквой «и», за что подвергался остроумному (я теперь только это по-настоящему понимаю):
- Я, видите ли, и Эйнштейн это можем себе позволить - мягко издевался учитель.
Меньше всего дал мне этот человек математики, хотя, заполняя бланки олимпиадных наград, я называл неизменно моим учителем именно его. И именно ему я обязан решением сложнейшей нравственной задачи...
Времена были смутные, отвлечь внимание от предельной нищеты народа можно было только поисками внутренних врагов, ответственных за это. Нечего и говорить, что великое множество таковых имелось даже после генеральных уборок и "чисток".
И были проверенные мишени, по которым промахнуться было нельзя – евреи и поляки, и интеллигенция – уже для компании и камуфляжа.
Чистили общество на этот раз от презренных и безродных космополитов. Что это такое (в отсутствии Googl-а) популярно объяснить простому народу смог только потомственный дворянин и патриот, вперед смотрящий «дядя Степа – великан». Нельзя сказать, что я мог мальчишкой разобраться в гнусной сущности зарифмованного доноса – навета на "безродных отщепенцев, смакующих толстыми губами русское сало родных свиней». Когда стихи «дяди Степы» о вытирающих ноги о родную страну и смачно жрущих ее сало читал мой одноклассник Вася Бурлаков, я тоже невольно аплодировал апломбу и "гражданской позиции" стукаческой басни, но, когда у выхода из школы после концерта учителя математики затолкнули в «воронок», и я, пытаясь узнать за что, приблизился к одной "кожанке", я был профессиональным толчком брошен на землю... и еще долго перед глазами стояло насмерть перепуганное, мелово-бледное лицо «пожирателя русского сала»... Но теперь уже "аплодировало" мое возмущенное, трепещущееся сердце!
Только в пятнадцать благородный порыв еще отключает инстинкт самосохранения, приказы которого, даже самые опасные, организмом не обсуждаются...
В то лето меня, бузотера, немыслимо, в пику отводу директора, избрали секретарем бюро комсомола. Директор возмущенно напомнил собранию, как я когда-то подсказал поступающему в комсомол «камчадалу» (двоечники с последних парт) ответ на вопрос, какие награды имеет комсомол: «Какие давали, такие имеет!» Но этот пассаж вызвал только бурю смеха, и – голоса в мою пользу...
Было лето, все ребята купались утром в Буге, я нашел всех членов бюро, и к десяти утра я уже был в церковном здании, где размещалась все службы ГБ, в том числе и подвальные пыточные… Сновали туда и назад люди в портупеях, с таким видом, что все им мешают работать. Один из них остановился, прочитал решение бюро.