Джин сел в кровати, бросив всякие попытки уснуть. Серый свет наступающего утра рождал в углах причудливые тени, вызывал неясную тревогу. Старая комната, наполненная детскими воспоминаниями, никак не помогала Джину сосредоточиться.
Может быть, он что-то упустил? Шестнадцать лет между убийствами и всплывший кулон. Ему нужно больше улик.
Джин подошел к окну, посмотрел на идеальный сад — ни единого лишнего растения или сорняка. Скоро выйдет садовник и его команда — подстригать верхушки кустов, следить за цветочными клумбами и ровным, будто ворс ковра, газоном. Гравийная дорожка убегала вдаль, отсюда Джину даже не было видно забора, огораживающего их внушительный участок. Нет, проникнуть сюда незамеченным, да еще из Гетто — это невозможно, тут Каме был прав. Повсюду сновала прислуга, кто-нибудь обязательно увидел бы незнакомца. К тому же, он засветился бы на камерах, которых в особняке и на его территории хватало, чтобы обойти их, нужно точно знать расположение каждой. А этого даже Джин не знал.
Ему надоело изучать сад и он открыл дверь в широкий коридор. В доме было тихо, судя по всему, родители еще спали, иначе прислуга уже суетилась бы, готовясь к завтраку. Прислуга... после смерти Атсуко мать уволила всех, кто работал здесь, даже тех, кто служил семье Ишикава многие годы. И теперь Джин пытался понять, было ли это простой предосторожностью со стороны его матери или же в этом массовом увольнении таилось нечто большее?
Джин прошел по коридору до комнаты сестры. С самого приезда он никак не мог заставить себя войти туда. Но пора было себя пересилить. Джин открыл дверь и, уже не раздумывая, вошел.
Все здесь осталось нетронутым, таким, каким Джин и запомнил — большая кровать с лиловым покрывалом, шкаф с зеркальными дверцами, письменный стол и многочисленные полки с книгами и журналами. Он испытал облегчение, в глубине души страшась того, что его чрезмерно педантичная мать могла все здесь переделать и убрать любое напоминание об Атсуко. Единственное, что с Атсуко не вязалось, так это поразительная чистота, все стояло на своих местах, тогда как обычно у сестры царил полный хаос в вещах. Будто комнату прибрали к возвращению хозяйки из колледжа.
Джин закрыл за собой дверь и прошел вглубь комнаты, провел пальцами по гладкой поверхности стола, вдохнул застоявшийся оттого, что комнату редко проветривали, воздух. Здесь явно регулярно убирались, иначе пыли было бы гораздо больше, но все же в комнате чувствовалась и какая-то намеренная заброшенность. Словно его семья хотела забыть, чья это комната. И он сам был отчасти виноват в этом, ведь он тоже не вспоминал о сестре долгие годы. Он взглянул на полки, заполненные рамками с движущимися голографиями, мягкими игрушками и прочей ерундой. На одной из голографий Атсуко смеялась, обнимая маленького Джина, будто плюшевого медведя. От этой голограммы, на которой Атсуко была живой и веселой, Джина пробрали мурашки. Он выключил ее и движение застыло и постепенно растаяло. Семейный портрет тоже стоял тут, в самом дальнем углу — на нем все члены семьи Ишикава чопорно сидели на мягких стульях с высокими спинками, взгляд у всех был серьезный и застывший. Джин подошел ближе, вглядываясь в фальшивые, лишенные искренности, улыбки. Мама была тогда недовольна, это видно по сжатым губам. Атсуко покрасила волосы в ярко-рыжий — цвет, несоответствующий приличной девушке, по мнению их матери, и выбрала красную блузку, вместо белой, как задумывала мама. Да, Атсуко выделялась, никак не походила на члена семьи Ишикава. Было в ней что-то бунтарское, что делало ее неуправляемой. А для семьи Ишикава, которая имела не последний голос в Совете города, эти качества являлись не самыми желанными. Конечно, будучи ребенком, Джин этого не понимал, но сейчас это казалось ему очевидным.
Он открыл ящик комода, сразу попав на нижнее белье. Закрыл и поочередно проверил все ящики. Ничего интересного он, конечно, не нашел. Если бы ему удалось найти подсказку — письма, дневники, что угодно, — он смог бы приблизиться к разгадке. Но никакого дневника в ее вещах не было. Джин перешел к шкафу, не теряя смутной надежды что-нибудь найти. Одежда Атсуко источала едва уловимый аромат ее любимых духов, на мгновение Джину показалось, что она жива и стоит совсем рядом, и он вот-вот услышит ее голос. Он с сожалением вздохнул, иллюзия ее присутствия быстро развеялась. Он вдруг понял, что скучал по ней все эти годы, по ее улыбке и ободряющим словам. Мать никогда не относилась к нему с такой нежностью и заботой, как сестра, и когда что-то случалось, он набивал шишки или ранил коленки, то бежал не к матери, а к сестре. После ее смерти он так и не смог ни с кем сблизиться — ни в Полицейской Академии, ни на работе, даже в школьные годы у него не было друзей.