Они нашли лавочку недалеко от воды, Юу очистил ее, как мог, и они присели. Заброшенный сад в предрассветных лучах солнца казался таким нереальным и таким одиноким.
— Расскажи, о чем ты здесь думаешь? — попросила Кэрри.
— Моя жизнь очень предсказуема, — ответил Юу. — Я знаю, чем буду заниматься через год, через десять лет и двадцать. Это осознание иногда давит на меня, как будто я в ловушке, и нет ничего, что я мог бы выбрать самостоятельно.
— Почему?
— Потому что даже внутри Элиты есть своя иерархия, здесь все подчинено правилам, которые вот уже сотни лет не менялись и не нарушались. Есть Совет из десяти семей, и обычно, хотя и не всегда, сыновья занимают положение отцов в этом Совете. Или это положение передается кому-то из ближайшего круга. Преемника вводят в Совет, дают ему протекцию и всячески продвигают, чтобы остальные согласились на его кандидатуру. Но даже если я не стану преемником своего отца в Совете, то стану таковым в семейном бизнесе. Что касается создания семьи, то пару выбирают родители, и она должна соответствовать занимаемому статусу, а значит, тоже должна быть в одной из десяти семей Совета. Выбор невелик, на самом деле. В крайнем случае, она должна быть из ближайшего к Совету круга.
Юу рисовал веточкой на земле круги, один маленький, второй побольше, третий еще больше. Круг внутри круга.
— И сколько таких кругов в Элите? — спросила Кэрри.
— Немного, — ответил он.
— И ты в самом маленьком? Ты в Совете?
Осознание того, что Юу не просто из Элиты, а из какого-то узкого круга элитной знати, ее не обрадовало, скорее, вызвало в ней глухую тоску. Угораздило же ее встречаться именно с ним, с наиболее недоступным представителем и так недоступной части населения. Почему все не может быть просто? Остаться так, как есть?
— Да, — ответил Юу.
— Что же остается тебе самому, если все за тебя решают другие?
Юу повернулся к ней и нерешительно смотрел так, будто и сам не знал ответа на этот вопрос. Может быть, и правда не знал.
— Душа? — предположил он и улыбнулся. — У меня еще есть время, рядом с тобой я могу быть собой. Не элитным представителем, а просто обычным человеком.
Он обнял ее и поцеловал, отчаянно и нежно одновременно. Кэрри обняла его в ответ и прижалась всем телом. Они как будто потерялись оба в этом заброшенном саду.
— Пусть ненадолго, — прошептал он.
Значит, он тоже может быть собой только с ней. Как их угораздило найти друг друга не там и не в то время, как так получилось, что они могли быть собой только так, тайно, урывками, пока никто не видит. И лишь ненадолго.
Он отвез ее домой. Они прощались, как школьники, стоя в подъезде и долго не решаясь выпустить друг друга из рук. Напоследок он поцеловал ее в макушку, с его ростом это было просто, и улыбнулся с грустью в глазах.
Войдя в квартиру, Кэрри сняла туфли, прошла в комнату, устало оглядывая беспорядок — вокруг были свечки, застывший воск от них, валялась одежда. Наплевав на бедлам, Кэрри прошла к кровати и рухнула на нее. Она подняла покрывало и укуталась в него, переползая на половину, на которой лежал Юу. Но сумбурные мысли, запахи, да чего уж там — каждое движение и каждый выдох не давали Кэрри заснуть.
Она буквально тонула в собственных чувствах. Помни, Кэрри — без иллюзий, без ожиданий. Еще каких-то пару недель назад, она бы первая посмеялась над собой, назвав Юу богатым избалованным элитным, который поиграет с ней и испарится. Но сейчас ей было не смешно. Эта «игра», которую они начали, игра с огнем, уже обжигала и причиняла боль.
Глава 10
10. Казуя Каменато.
Постепенно синяки Каменато сходили, и он вернулся к роли дворецкого в клубе. Ему самому надоело сидеть без дела. Он все чаще старался пускать в ход свои таланты, украдкой, едва ощутимо касаясь гостей. Образы проносились быстро, были почти прозрачны — как клочок тумана перед глазами, моргнешь — и туман уже рассеялся. Но Каменато не искал — пока не искал — ничего определенного, лишь прощупывал почву, тренировал навыки. Он научился равнодушно, почти холодно, улыбаться, как настоящий дворецкий, без единого оттенка эмоций. Гости его не воспринимали всерьез, и его это устраивало.
Помимо этой простой работы Каменато рисовал. Он всегда держал альбом неподалеку и старался переносить на бумагу даже то малое, что видел.
А после того, как гости покидали клуб, и помещение погружалось во мрак и пустело, Каменато заходил в вип-кабинку, занавешивал шторки и пытался нарисовать портрет Атсуко, как и обещал детективу. Но всякий раз на него находил ступор, и, как он ни старался, ничего не выходило. Он помнил ее лицо, помнил каждое воспоминание, которое показала ему Кэрри. И воспоминания детектива, которые он увидел случайно. Но как только карандаш касался бумаги, перед глазами образовывалась пустота. У него еще никогда не было подобного творческого кризиса. И это выбивало его из колеи.