— Я, брат, не вроде. Я нынче куда ученей супротив прежнего! — важно дернул головой Прокоп, и легонько присвистнул, и тут же засмеялся с обоими Веригиными вместе.
И вот с наступленьем темноты все собрались в избе на вечерю. Началась она беседой при свете настенной лампы, которую долго налаживал хозяин, сощипывая с фитиля нагар. К столу не подходили, пока Мавра не собрала ужин, — присели кто где, чисто одетые, медлительные.
Рассчитывая залучить себе в союзники старшего брата, Антон пожаловался, что отец не дает ему пострелять из двустволки. Старое ружье висело под самым потолком, над фотографиями, — его увидел и признал Матвей сразу поутру, как переступил порог горницы, но лишь теперь охотничий разговор пришелся ко времени. Отец давно перестал ходить на охоту, однако на вопрос сына — балуется ли еще этой забавой, уклончиво сказал, что ходит редко.
— Мазать стал? — улыбнулся Матвей. Отец ответил со скрытой гордостью:
— Не случалось.
— Мастер спорта! — похвалил Матвей.
— Где нам!.. В мастерах, поди, твой хозяин ходит… Пуляет еще по тарелочкам, а?
— Нынче весной кто выехал на тягу, — а он — на стрельбище. Опять первым вышел… с хвоста! — мигнул Матвей, и все заулыбались.
— Тарелки-то дома легче бьются, — сказал Прокоп.
Мавра приостановилась с мисками в руках.
— Никак я, сыночек, твоему хозяину фамилье не запомню. Совсем быдто обыкновенно, а начну споминать — не дается!
— А ты подумай о дяде Прокопе и вспомнишь.
— Ну?.. Ужли Прокопов?
— Пастухов, а не Прокопов!
— Вот ведь дура, право! — со смехом воскликнула Мавра.
— Живет-то как хозяин твой? — спросил Прокоп.
— Крепко.
— Слыхал. А с чего?
— С театров.
— С двух ай боле?
— Какое! Может, с сотни целой.
— Ездит, значит?
— Сидит.
— А когда ж поспевает?
— Сидит, пишет для представлений. Напишет, тетрадками сошьют ему, что написал, рассылают по театрам. Во все концы. А там пошло. Афиши клеют, по радио объявляют — приходите, пожалуйста, смотреть, дается пиеса, такая там разэтакая, и как называется, чтобы знали.
— А он?
— Он — считай денежки.
— За тетрадки?
— Ему с билета причитается. Купил ты, к примеру, билет в театр — ему с билета процент.
Прокопу понравился рассказ. Некоторое время, скосив взгляд к плечу, он прислушивался к своим соображениям.
— С кажного билета? — спросил он, засомневавшись в мыслимости подобного дела, и, когда Матвей подтвердил, сказал не громко: — С выработки, стало. Сколько народу заманит, столько получай.
Но оставалось что-то незаконченное в любопытном рассказе. Он спросил:
— Неурожай тоже быват?
— Не без того. Сыграют представленье раз-другой, а потом в театр никого не загонишь. Сборов нету.
— Высеял, значит, а собрать не пришлось, — уяснил Прокоп, но все-таки решил доспрошать до конца: — А хозяин?
— Ему что? Он обратно пишет, — уверенно ответил Матвей, довольный общим интересом к своему превосходному знанию театральной жизни — А то еще так было. Это когда я только работать у него начал. Одну его пиесу совсем приготовили, а вышла закавыка. Порядок такой есть — перед тем как запустить представленье, требуется дать ему прогон. Словом, чтобы не вдруг его казать, а сперва просмотреть — как и что.
— Инспекция вроде как, — солидно вставил Илья.
— Ну, что ли, как у нас, шоферов: прошла машина техосмотр — валяй, можно гонять… Назначили пиесе прогон. Днем было. Я стою в переулке, позади театра, дожидаю. Выходит его жена, садится в машину, молчит. Потом сам идет. Красный и губы надул. То всегда рядом со мной садится, а тут открыл, заднюю дверцу к жене. Слышу, дрюпнулся и всего одно слово — завалили! Всю дорогу домой — молчок… Провалилось сказал представленье.
Прокоп с веселой живостью оглядел всех вокруг.
— Не все коту масленица, — одобрил он и, отвечая, видно, чему-то очень забавному, почти про себя закончил: — С каждого билета, хе-хе!
Тороватый рассказ Матвея о своем довольно загадочном хозяине потешил стариков, рассмешил ничего не понявшего Антона, а потом и мать, которая не прекращала уставлять посудой и снедью праздничный стол. Замерцавшая бутылочка посереди блюд способствовала тому, что приятная беседа не затянулась, и все дружно разместились вокруг стола.
Никто не подал виду, что заметил полное неучастие в разговоре Лидии. Ей не пришлось пересаживаться — она как уселась в самом куту, под картинками, так и сидела, поводя одной только бровью да слегка вздымая уложенные на грудь руки. Молчать ей было трудно, она крепилась, и неподвижность ее испугала посаженного рядом Антона — он поначалу тоже смирненько переплел на животе руки.
Был соблюден обычай — поздравили водочкой именинницу, привставая, величая ее по батюшке, а затем молча взялись закусывать холодным, разложенным по тарелкам. Лидия только чуть-чуть пригубила из своего стаканчика, и хозяин, начавший разливать по второму, шутливо укорил ее, что она не поздравствовала как следует хозяйку с ангелом.
— Очень для меня спиртное вино вредно, — серьезно ответила Лидия и, разомкнув губы, уже не могла остановиться. — А еще место хочу оставить, за молодых чтобы выпить. За счастье за ваше, деверь дорогой, с супругой, чтобы справить вам свадьбу золотую богаче серебряной, — сказала она врастяжечку, как причитанье. — А я, извиняюсь, пить никак не могу, потому завтра с зорькой самая пора мне собираться домой.
— Да чтой-то ты задумала, невестушка! — всплеснула руками Мавра, стараясь за удивлением спрятать свою радость.
Тут выручил ее Прокоп. Ему было все равно, уедет или не уедет веригийская невестка, но он разинул рот от неожиданности, что сидит в гостях у молодых. А так как стаканчик уже сделал свое дело и к тому же Прокоп твердо знал, как вести себя на свадьбах, то он и хватил пастушьим голосом — «горько!». Его сперва никто не поддержал, он опомнился и стал заглаживать свою торопливость сравненьем прошлого с настоящим. Выходило, что до революции справляли серебряные и золотые свадьбы больше лавочники да разве еще попы — у них-то вволю было и серебра и золота! Но насчет лавочников не могла согласиться Лидия. Поспорив, она сама принялась выкликать — «горько», так что Матвей и обрадованный шумом Антон не удержались, стали ей вторить, а с ними затрубил опять и веселый Прокоп, точно рогом.
— Что ж, Илья Антоныч, нам, чай, не впервой! — не то спросила мужа, не то решила за него Мавра.
Они встали, поцеловались. Она хотела сказать мужу спасибо на всем, что он ей дал за жизнь хорошего, но загорячилась, растроганно-спеша выговорила:
— А плохого не видала, вот как перед истинным!
К ней тянулись чокнуться. Она одним духом выпила стопку и, вытирая глаза, отошла к печке.
С минуты этой как-то все начали поторапливаться и с едою и с разговором. Чинность нарушилась разногласием между Прокопом и хозяином. Пастух предложил, в уваженье к обычаю, обмыть Чернавке копыта, на что Илья сказал, что положено пить за гостей, а копыта обмывать новокупке — за этим надо идти к тому, у кого корова куплена. Прокоп совсем не прочь был выпить за гостей (сам ведь сидел в гостях), но не уступал и копыт. «До продавца далеко, — возражал он, — а покупатель за столом».
Чтобы не давать огоньку загаснуть, капнула маслица Лидия:
— Ведь как было дело? Рассчитался Степан Антоныч за Чернаву, по доверию братца, копеечка в копеечку. Заговорил о литках. А хозяин, который продал-то, приятель моему Степану, и слышать не хочет: «Кто, говорит, купил, тот, говорит, со мной и литки выпьет». — «Да-ть покупатель — он в Коржиках», — говорит мой-то. «А мне, говорит, все одно, где он. Ты, говорит, мне только деньги передал, за это литки не пьются». Так и отбоярился, не выставил ни пол-литра.
— А я про что? — воскликнул Прокоп. — Рази можно без литков? Спрыснем новокупку, а ты, голуба, отвезешь поклон прежнему хозяину, скажешь, выпили, дескать, Веригины за его здравие, благодарствуют, дескать, за продажу. В хорошие, скажешь, руки скотина попала. Чтобы он не раскаялся, что продал. Она новым хозяевам ко двору и придется.