Костер у дороги
Услышав в коридоре Сашкин голос, Сергей Верютин догадался, что сейчас он начнет стучать к нему. И тут же дверь задрожала от ударов. Били ногой. Как хорошо, что магнитофон выключен!
— Эй, хмырь! — кричал Сашка. — Проснись!
Верютин замер на кровати и осторожно опустил книгу на грудь, соображая, что делать, если ребята спьяну сорвут замок.
— Открывай! Кончай кровать давить!
В двери был накладной замок. Замочной скважины не было, и ребята не могли узнать, что он в комнате.
Скоро им стучать надоело.
— Затаился, гад! — сердито сказал Сашка.
— Может, дома нет, — предположил его приятель.
— Куда же он делся?
— Мало ли куда можно уйти!
— Некуда ему ходить. Он целыми днями в комнате торчит. Я-то знаю… Может, дверь сорвем?
— Ну, ты даешь!
— А где же ты думаешь полтинник найти?
— Он ведь тоже мог не дать.
— Куда бы он делся! В прошлый раз я его прижал — сотню выложил! Теперь ученый!.. У него денег-то… Не пьет, не курит, гад! Все копит… Мелочная душонка…
Голоса удалялись. Через минуту Сергей подкрался к окну, протиснулся между столом и кроватью Славика, соседа по комнате, и осторожно отодвинул штору. Солнце насмешливо взглянуло на Верютина и спряталось за унылый пятиэтажный дом напротив. Хмурый клен тоже старался не смотреть на Сергея. Клен пожелтел и был похож на угрюмого старика. Волнение от бессилия и обиды не уходило. Как отвязаться от Сашки? Как проучить его? Волнение переходило в тоску.
Второй месяц почти каждое воскресенье Сашка, почувствовав, что Верютин боится его, требует денег взаймы. Вначале Сергей давал, надеясь, что тот вернет. Потом стал отказывать. В прошлое воскресенье Сашка силой отнял у него сотню: не надо, мол, жмотничать!
Сергей стоял у окна и с тоской придумывал, как отвязаться от Сашки. Выход был один: взять кол и отметелить, когда он снова явится. Хорошенько отметелить! Иначе не отстанет. Но Верютин знал, что на это он не решится. Сашка здоровый! Вырвет кол и по тебе же! Но и жаловаться стыдно. Скажут, тридцатилетний болван за себя постоять не может. Верютин вдруг отшатнулся от окна, спрятался за штору и начал наблюдать за Сашкой и его приятелем, которые вышли из общежития и направились в сторону гастронома.
В комнате оставаться не хотелось. Они могли вернуться. Верютин оделся и пошел в семейное общежитие к своему товарищу по работе Володьке Малину. Тот вместе с женой смотрел телевизор, футбол. Сергей эту игру не любил, не понимал, но решил посмотреть. В выходные дни он не знал куда себя деть, поэтому охотно работал и в субботу и в воскресенье, если просило начальство. Володька сидел на диване, облокотившись на подушку. Жена с ногами взобралась на диван, уютно пристроилась под мышкой у мужа и безучастно следила за суетой футболистов. «Ну! Ну, давай!» — дергался временами Володя. Сергей старался смотреть на экран, но глаза его упрямо косили в сторону супругов. Внутри шевелилось непонятное раздражение на Володю. Что он дергается? Что дергается? Наконец Верютин не выдержал и поднялся уходить.
— Ты что приходил-то? — спросил у него Володя.
— Так…
— Слушай, ты в командировку не хочешь мотнуться?
— А разве предлагали? — обрадовался Сергей.
— Мне предлагали. Одному… Но что-то неохота. Ты не хочешь, а?
— Куда?
— В Сургут. На недельку всего…
Верютину вспомнился таежный поселок в снегу, вспомнилась Аннушка. На мгновение стало стыдно, что так и не ответил ей, так и не написал ни одного письма.
— Это туда, где мы зимой были? — спросил он.
— Нет. На этот раз прямо в Сургут. Там и дело-то пустяковое…
Верютин потоптался некоторое время возле семейного общежития, не зная, куда теперь податься. Но настроение у него было не такое тягостное, как перед приходом к Володьке. Впереди появился огонек. Ненадежный, но все-таки огонек, цель: командировка. Несколько дней пройдут в делах, в суете, незаметно и быстро, и, может быть, случится что-нибудь такое, что изменит его жизнь. Это ощущение, ожидание перемены всегда приходило к Сергею перед редкими в его работе командировками. Работал он арматурщиком на заводе. Верютину снова с грустью и нежностью вспомнилась Аннушка. От Сургута таежный поселок недалеко. Может быть, он найдет время и увидится с ней. Письмо-то от Аннушки Сергей не выбросил.
Письмо лежало в тумбочке в военном билете. Верютин запер дверь и сел на кровать. «Открытием для меня, — читал он, — была не сила незнакомой мне радости, а то, что эта радость существует на свете. Я была поражена тем чувством, которое я испытала, когда ты был рядом со мной, и постоянно изумлялась этому: неужели такое бывает? Да, бывает! — говорила мне каждая встреча. Я так благодарна тебе, что ты меня разбудил, что я узнала и испытала чувство любви. Боюсь я теперь одного, что не смогу после тебя полюбить другого. Если и случится такое, что я выйду замуж, то лишь из-за Виталика, лишь из-за того, что ему нужен отец…». Сергей прилег на спину, на подушку и опустил письмо на грудь. «Этого не может быть! — подумал он и явственно увидел новогоднюю комнату Аннушки. — Елка с мигающими огоньками, серпантин, вата. А если может? Красная точка магнитофона. «Пусть голова моя седа». Аннушка седеть начала, рано седеть. Почему я ей не ответил? «Пусть голова моя седа». Зеленый отросток цветка «бабьи сплетни», как она его называла, в стеклянной баночке из-под майонеза. Она смеялась, как она смеялась, а сын был у бабушки на «большой земле». Зеленый отросток в баночке с водой на стене. Баночка из-под майонеза обернута бумагой. Она меня любила, да, да, любила, любила… Он молча защищался у перил, и в этот миг она его любила. «Пусть голова моя седа»… Почему я ей не ответил? Сын? Не верил, что снова окажусь в тех краях? Не думал, что снова увижу ее? А если не пошлют в командировку? Поедет Малин… Верил в принцессу. Где она, моя принцесса? Принцесса на горошине. Принцесса огорошена, ошарашена. Ошарашен я! А если принцесса — Аннушка? «И часто плачем мы невольно, когда дожди стучат…».