В двери заскребся ключ. Щелкнул замок, и вошел Славик.
— Ты все дома сидишь?
— Сижу…
— Письмо получил?
— От сестры…
«Письмо от внука получил Федот, внук его, как сука… Аннушка ждала, ждала письмо. Пришел, увидел, наследил. Наследил, а потом в душу нагадил». Славик что-то спросил? Нет, никто к нему не приходил…
Славик переоделся и направился к двери. Как раз в это время Сергей услышал из коридора голос Сашки. Славик открыл дверь и столкнулся с Сашкой.
— Ты чего?
— Я вот к нему. — Сашка указал на Верютина и прошел мимо Славика, который остался стоять в двери. — Гони полтинник! Быстрее только, ребята ждут!
— А ты… ты когда те… вернешь? — Сергей поднялся.
— Хватит разговаривать! Гони быстрей…
Славик распахнул шире дверь, схватил за шиворот Сашку и дернул на себя, выволок в коридор. Сашка от неожиданности всхрапнул, сорочка врезалась в горло, и задом вылетел из комнаты. Верютин видел, как Славик двинул ему ногой под зад и подтолкнул в спину.
— Дуй отсюда, гад! Еще раз увижу возле комнаты, в унитазе утоплю!
Славик был моложе Верютина на десять лет. Он только что вернулся из армии.
Сергей, чтобы успокоиться, включил магнитофон, который зашелестел, зашуршал лентой. Потом прорезались слова: «Просто встретились два одиночества, развели у дороги костер…» Верютин начал перечитывать письмо.
Зимой он был два месяца в командировке в таежном поселке. Вязал арматуру для бетонных блоков. Под Новый год товарищи его улетели домой, к семьям, а он остался там, взял билет на новогодний вечер. Билет ему оставили по просьбе Федоровича, местного поэта, хромого, сморщенного, беззубого мужичка небольшого росточка, энергичного, шумоватого и бестолкового во хмелю, а трезвым Верютин его ни разу не видел, хотя в поселке в магазине вино не продавалось. Познакомился с ним Сергей в первый же день приезда в поселок. Федорович сам явился к нему в комнату. Он, по-видимому, приходил так к каждому новому человеку. Уже через пять минут Федорович начал читать свои стихи. Они были неумелые, беспомощные. Верютин не очень-то разбирался в стихах, но сразу понял это. Читал Федорович странно. Начинал ровно, потом распалялся и распалялся, а к концу уже выкрикивал слова. Прочитав, он в возбуждении кричал:
— Ну как?! А?
— Ничего… — смущенный напором Федоровича, пожимал плечами Верютин.
— А вот еще одно, — говорил Федорович. — Собаке моей посвящаю! У меня собака… Воруй-нога! У нее одной ноги нет, — пояснял он и начинал читать ровным голосом, снова распаляясь к концу.
— Вот видишь! — кричал он. — А тут ханыга один из Сургута! Сопляк! Корреспондентик мне говорит, что эти стихи стыдно в газете показывать… Я перепишу их, ты там в Тамбове в местной газете напечатаешь…
Сергей почувствовал себя ханыгой, потому что не собирался брать с собой стихи. Нужно было тащиться в редакцию. Сроду он там не был и не пойдет!
На другой день Федорович затащил Верютина к себе на чай. Жил он один в большой неуютной комнате барака. Серые обои над кроватью были в коричневых запятых от раздавленных клопов. Пока Федорович возился в деревянном самодельном шкафу в углу комнаты, Сергей грел руки над спиралью «козла», стояв‑ шего на высоких ножках посреди комнаты, и рассматривал две разные цветные увеличенные фотокарточки женщины на стене среди запятых. Возле ног Сергея лежал на одеяле белый кобель с черными пятнами на боках, Воруй-нога. Задней ноги у него не было. Кобель посматривал на Верютина ласково, изредка показывая носом на хозяина: посмотри, мол, на чудака, рассуетился как!