— Кто? — голос Аннушки.
— Это я, — радостно вздрогнул Сергей.
— Кто? — не узнала Аннушка.
— Это я. Сергей… Сергей Верютин.
Резко щелкнул замок. Хоть и мечтал Верютин о такой встрече, все-таки растерялся, выронил сумку на пыльный пол коридора и прижал к себе теплое худенькое тело Аннушки. Они так стояли долго. Потом Аннушка всхлипнула, отстранилась, не размыкая рук, и посмотрела на его лицо, словно хотела удостовериться, действительно ли это Сергей. Отпустила его, проговорила:
— Пошли!
В полутемном коридоре квартиры были навалены в кучу какие-то узлы, ящики, резко пахло краской.
— Сын спит? — прошептал он.
— Его здесь нет!
— А где он?
— У подруги. Я ремонт делаю… Вечером красила. Виталика я к подруге отправила. Тут отравиться можно…
В комнате Сергей снова обнял Аннушку.
— Ты надолго?
— Я в командировке был. В Сургуте. Три дня осталось. Ты рада?..
— Очень, — шепнула она и как-то робко и недоверчиво прижалась к нему.
Он не видел в полутьме ее глаз, но чувствовал, что сейчас они так же светятся, как тогда, когда начиналась их любовь.
— Раздевайся, я халатик накину, — прошептала Аннушка, она была в ночной сорочке и тенью скользнула вглубь комнаты. Потом зажгла свет и, глядя на него прищуренными от света глазами, спросила:
— Есть хочешь?
Халат на ней был тот же, что и тогда, в первые дни их знакомства.
На другой день они спали долго. Проснувшись, Сергей начал осматривать знакомую комнату. Напротив кровати была печь-голландка, для подтопки в зимние холода. Окно пока без шторы. Вся стена, та, что напротив окна, занята самодельным шкафом с несколькими дверцами, выкрашенными в белый цвет. По-видимому, его-то и красила вчера Аннушка. На полу за печью стояли картонные коробки с посудой и другими мелкими вещами, лежало два рулона старого линолеума. Были вещи и возле стола, над которым висела цветная фотография Виталика, сына Аннушки. Он выглядел на ней пятнадцатилетним парнем. Сергей знал, что ему одиннадцать лет, и представлял его себе не таким взрослым. Виталик смотрел на Сергея со стены удивленно, даже с некоторым недоумением, словно соображал, каким образом оказался в постели матери этот мужчина. Верютин смутился и отвернулся.
— Аня, времени-то смотри сколько! — заговорил он, почувствовав, что Аннушка проснулась. — Вдруг Виталик придет?
— Лежи, лежи! Не придет…
— Как тут Федорович поживает? Все чудит?
— Он умер…
— Ты что? Как?
— Метиловым спиртом отравился…
— Давно?
— В начале лета еще. В июле.
Днем Верютин помогал Аннушке разбирать вещи. И все время он чувствовал грусть, словно что-то сделал не так, куда-то не успел или потерял что-то. Ему казалось, что это из-за смерти Федоровича. Но так ли это? О Федоровиче в Тамбове Сергей ни разу не вспоминал. Кто он ему? Знакомый… Вынося линолеум в коридор, Верютин спросил:
— Где ты его хочешь стелить?
— В коридоре.
— Я расстелю. Я же когда-то паркетчиком работал!
— Не спеши! Сначала Коля сделает стол и мой- ку — тогда и за линолеум возьмемся. Я хочу коридор в кухню превратить.
— А что за Коля?
— Плотник.
Когда они вешали шторы, Аня показала на улицу:
— Вон, смотри! Виталик!
На улице прямо по луже бежали два мальчика. Один — поменьше — тянул за собой за веревку самодельную коляску, в которой сидела испуганная девочка. Брызги из-под сапог ребят летели во все стороны.
— Что делают! Что делают, а? — раздраженно и сердито проговорила Аннушка и постучала кулаком по стеклу.
Но мальчики не слышали ее и, не оглядываясь, скрылись за углом. Сергей все время видел их со спины.
— Который из них Виталик?
— Он в малиновой куртке. А тот его друг, Олег, с сестренкой.
Слышно было, как по полу коридора застучали сапоги.
— Идет! — все еще строго сказала Аннушка, взглянула на Сергея и улыбнулась.
Верютин вместе со строгостью почувствовал в ее голосе и нежность, и беспокойство за то, как произойдет первая встреча двух близких ей людей, и просьбу к нему быть поласковей с сыном.
Щелкнул замок, и на пороге появился мальчик. Он был такой, каким представлял его себе Сергей. Виталик остановился в двери, взглянул на мать и на незнакомого мужчину, недоуменно шмыгнул носом и произнес:
— Здравствуйте!
— Вы что там делаете? — старательно нахмурив брови, спросила у него мать.