Я ждал. Руины церковной башни мерцали в серебристом тумане. Будто они сами были образованы этим туманом. Или сделаны из стекла.
— Мне пришлось, — сказал Файк, — повесить ее мать.
Да, я мог бы продолжить беседу, но тогда пришлось бы давить на него, может быть, выпытывать тайны. Я не был в этом силен.
И я отправился в обратный путь. Сначала шел медленно, пока не скрылся от Файка и двух его монахов. И потом небо и земля смешались перед моими глазами в зеленовато-серое месиво, и я бешено понесся вниз по дьявольскому холму, спотыкаясь о дерновые кочки. Мои глаза едва видели тропу, и я дважды упал, прежде чем спустился на равнину. Затем перелетел через лесенку к святому ключу, изранив занозами нежные, белые руки книжника.
Я кричал ее имя, звал ее, и тот совиный крик по сей день не выходит из моей головы, оглушая меня своим звуком.
Элеонора!
И даже раз назвал ее…
Нел…
Никто не пришел на мой зов. Лишь громкое шипение кровавой воды, несущейся по жилам священной земли.
Достоверно можно сказать только то, что некоторых мужчин и женщин слишком быстро сводит с ума.
Как быстро? Два часа? Три? А может, недели и месяцы минули с тех пор, как я впервые пошел с ней — словно вместе с мужчинами и женщинами, что схвачены и унесены в волшебный мир?
И вот я падаю, почти рыдая, на землю, брызгаю кровавой водой себе на лицо, на глаза.
Боже, кем же я стал?
Глава 16
ПОЛЮБИ МЕРТВЕЦОВ
Войдя в лавку, я не увидел ни одной кости — только сырую кожу? — и уже начал подозревать, что меня разыграли.
Я нашел лавку в бедном, зловонном переулке, примыкавшем к улочке Магдалины, напротив главных ворот аббатства. Небо потемнело и набухло, как гигантский пузырь, грозя пролиться дождем.
В лавке, напротив, все находилось во власти бледных и мягких тонов: повсюду были разложены шкуры и охапки овечьей шерсти, грубые шерстяные кафтаны и громоздкие шляпы. В таком ли заведении ожидал я увидеть Бенлоу-костолюба?
Я представлял его усохшим старцем в лохмотьях, однако торговец оказался не старше меня. Высокий, светловолосый, со свежим лицом. Да и одет он был куда лучше меня и, определенно, роскошнее, чем приличествовало человеку его положения: серебряная брошка на шляпе и модный красный разрез на дублете, похожий на свежую рану.
Он поклонился и размашистым жестом показал на готовые платья, развешенные на стене.
— Овечьи мантии, милорд?
— Овечьи?..
— Вы же не хотите обмануться нашей чудесной погодой. Все пастухи говорят, что к концу недели будут злые морозы, а никто не знает погоду лучше, чем пастухи.
— Но мантия у меня уже есть, — отказался я.
— Из овечьей шерсти?
— Ну…
— Подумать только! — Он приподнялся на цыпочках и заговорил мягким, словно пух, голоском. — Вы, милорд, кажется, не из здешних мест. Из Лондона, верно? И здесь недавно?
— Меньше одного дня.
Боже, мне казалось, что я прожил тут уже целый месяц.
— То-то я думаю, что ваше лицо мне незнакомо! Так вот, позвольте сказать вам, милорд, что ваши лондонские зимы не идут в сравнение — не идут ни в какое сравнение — с тем, что бывает у нас, когда выпадают снега. И зима еще покажет себя перед началом весны. Это так же верно, как то, что я стою перед вами, милорд. Не хочу нагонять на вас страху, но это, ей-богу, чистейшая правда — без шерстяной накидки на ваших плечах, милорд, вы погибли. Спросите любого.
После этого он оглядел меня с головы до ног, словно прикидывая размеры гроба, который мне скоро потребуется. Его акцент был скорее лондонским, чем западным, чем, видимо, и объяснялось то, что Ковдрей сразу указал мне на этого человека.
Немного помолчав, я посмотрел хозяину лавки прямо в глаза.
— Человеку незачем бояться холодов, — сказал я, — если в сердце своем он хранит любовь к Богу.
— Ах… — Его лицо немедленно стало серьезным. — Как это верно. Как же верно сказано, милорд.
— Вы мастер Бенлоу?
— Матушка так величает меня.
— Видите ли, я приехал с товарищем.
— С товарищем… Ясно.
— Мы были в пути много дней. Мой товарищ… — мой голос слабел —… разболелся.
— Что вы!
— Разболелся серьезно.
— Я огорчен, милорд, страшно огорчен.
— И теперь ему сделалось хуже.
— Ужасная новость, милорд. — Он скрестил руки на груди. — Сами знаете, как говорят. Как бы ни была крепка вера человека…