Хейл строчил в блокноте, подбадривая собеседницу голосом. Карандаш порхал по бумаге.
— Как думаете, это сделали заключенные?
— Это вы так думаете, — сказала она. Интонация не казалась обвиняющей.
— Предполагаю, — отозвался он, хотя от уверенности захватывало дух.
Брат того заключенного рассказал ему, что жилище Мейнарда они оставили в полном порядке и ничего там не тронули. По его словам, тело уложили на кровать, а лицо прикрыли. Все эти подробности не всплывали ни в досужих разговорах, ни в официальных расследованиях по делу о Великом Побеге. А их за прошедшие годы хватило с лихвой.
— А затем… — с надеждой на продолжение начал он.
— Я вытащила его за дом и похоронила под деревом, рядом с его старым псом. Пару дней спустя пришли двое из городской полиции и выкопали его обратно.
— Чтобы знать наверняка?..
Она крякнула.
— Чтобы знать наверняка, что он не сбежал из города на восток; что Гниль не оживила его; что я зарыла его там, где показала им. Выбирайте сами.
Закончив погоню карандаша за словами, он поднял глаза:
— Что вы сейчас сказали насчет Гнили? Неужели они так быстро поняли, чего от нее ждать?
— Поняли. Они почти сразу смекнули, что к чему. Не все жертвы Гнили поднимались на ноги, но уж если поднимались, то выходили на охоту в считаные дни. Но по большому счету власти хотели убедиться, что Мейнард не ушел безнаказанным. А когда поняли, что им уже до него не добраться, бросили на заднем дворе. Даже не позаботились о погребении. Оставили под деревом, и все. Пришлось хоронить во второй раз.
Карандаш и подбородок Хейла замерли над блокнотом.
— Простите, я не ослышался?.. Вы хотите сказать…
— Не делайте такой потрясенный вид. — Она шевельнулась, обивка стула скрипнула. — Яму не засыпали, и то хорошо. Во второй раз все прошло куда быстрее. Позвольте теперь задать вопрос вам, мистер Куортер.
— Хейл, если можно.
— Воля ваша, Хейл. Скажите, сколько вам было лет, когда к нам пожаловала Гниль?
Карандаш дрогнул. Биограф приложил его к блокноту и произнес:
— Почти шесть.
— Так я и думала. То есть совсем еще малютка. Вы ведь даже и не помните, какова была жизнь до появления стены?
Он покачал головой: нет, не помнит. Совсем.
— Зато я помню, как возводили стену. Как она фут за футом возносилась над зараженными кварталами. Все двести футов, вокруг всего эвакуированного района. Да, я помню… Прямо отсюда я за ней и наблюдала. Вон из того окошка рядом с кухней. — Она махнула в направлении печки и небольшой прямоугольной рамы. — И днем, и ночью. Все семь месяцев, две недели и три дня, которые ушли у них на строительство.
— Удивительная точность. Вы всегда ведете счет таким вещам?
— Нет. Но запомнить было немудрено. Они закончили ровно в день, когда родился мой сын. Одно время мне думалось, а не скучает ли он по всему этому шуму. Он ведь ничего другого и не слышал, когда я его вынашивала, — только грохот кувалд да стук зубил. Как только бедняжка появился на свет, на мир пала тишина.
Внезапно женщину посетила какая-то мысль, и она села прямо. Стул запротестовал.
Она взглянула на дверь:
— Кстати, о мальчишке. Время уже позднее. И куда только он запропастился, ума не приложу. Обычно к этому часу он возвращается. — Тут же поправилась: — Он часто возвращается к этому часу, а на улице холод собачий.
Хейл привалился к жесткой деревянной спинке присвоенного стула.
— Жаль, он никогда не видел деда. Уверен, Мейнард гордился бы им.
Брайар подалась вперед, опершись локтями на колени, потом спрятала лицо в ладонях и потерла глаза.
— Не знаю, — проронила она.
Выпрямилась, утерла лоб тыльной стороной руки. Стянула перчатки, бросила на приземистый круглый столик перед камином.
— Не знаете? Разве у него есть еще какие-то внуки? Ведь у него не было других детей, кроме вас?
— Нет, насколько мне известно, но всякое возможно. — Она нагнулась и начала расшнуровывать ботинки. — Простите, что при вас. Я в них с шести утра.
— Да что вы, не обращайте на меня внимания, — откликнулся он и стал смотреть на огонь. — Извините за назойливость, я все понимаю.
— Вы и впрямь назойливы, но впустила-то вас я, так что сама виновата. — Один ботинок с глухим чавканьем соскочил с ноги, и она взялась за второй. — И не берусь утверждать, значил бы что-то Зик для Мейнарда или наоборот. Слишком они разные.