— Так, кудель растряпал, — вздохнула Марфа, — ладно уж, поиграйся вволю.
С тех пор каждый день маленький медвежонок играл с прялкой. И теперь в его снах часто крутилось ее колесо, стрекотало, было живым и дружественным, и все реже снились ему лес, мама медведица, брат и сестра, таинственное озеро с пузырями, тощий лисенок…
В последнее время часто стал заходить в комнату, где жил медвежонок, барин, Валерьян Владимирович. Всегда он был в пестром халате, большой, с шумным дыханием, пахнувший странно и раздражающе — маленький медвежонок не знал, что так пахнут коньяк, гаванские сигары и парижские духи «Коти». Но он постепенно привык и к этому запаху и к самому барину, потому что тот приносил ему конфеты и орехи в меду.
— Ишь ты, растолстел-то как! — похохатывал барин. — Не жизнь ему, а малина на моих харчах. Скоро мы его гостям покажем. Как он, Марфа, совсем смирный?
— Смирный, барин. Можно сказать, шелковистый у него характер.
— Шелковистый! Ишь ты! Ладно. Через месячишко начнем шельмеца с имением знакомить. По саду гулять будет.
ЧЕМ ПАХНЕТ СВОБОДА
Но первая прогулка по саду состоялась гораздо раньше.
Как-то Марфа открыла форточку в окне — проветрить. Сильный, резкий ветер влетел в комнату, и сразу она наполнилась свежим густым воздухом. Это был воздух осеннего сада и осеннего леса. Он пах опавшими листьями, туманом, студеной рекой, влажной землею, которую уже берут в плен на заре хрусткие утренники, он пах лесом, сосновым настоем, — и то был запах свободы.
Маленький медвежонок сначала задергал носом, потом дрожь прошла по его телу, на холке дыбом поднялась шерсть, и неистовство охватило медвежонка: он заметался по комнате, зарычал и заплакал, он лез на стены и все старался дотянуться до форточки. «На волю! На свободу!» — говорили его зажженные неистовством глаза. Он метался и смутно вспоминал и лес, и берлогу, и свою добрую маму, и лесное озеро, и даже лисенка вспомнил он…
…Марфа захлопнула форточку и, прижав руки к щекам, убежала. Когда она вернулась с барином, маленький медвежонок стоял у стены на задних лапах, а передние протянул к окну, бока его ходуном ходили, и если бы человек приложил руку к его левому боку, то почувствовал бы, как яростно бьется Мишкино сердце.
— На волю захотел Мишка наш, — сказала Марфа, и голос у нее задрожал от жалости.
— Ишь, шельмец, — на волю! — Барин нахмурился. — Как, говорят, зверя ни корми, все в лес смотрит.
— Свобода, она, барин, слаще всего.
— Но-но! Ты это куда гнешь, а? Ты куда это гнешь, я тебя спрашиваю?
— Да никуда не гну. К слову пришлось.
— «К слову»… — Барин помрачнел. — Все вы смутьяны. Ладно. Бери ошейник, цепочку и тащи его в сад гулять. Да по комнатам после поводи. Надо приучать. Скоро гостей созову. — И он ушел, хлопнув дверью.
Маленький медвежонок уже успокоился, он послушно подставил голову ошейнику с цепочкой, послушно прошел за Марфой по длинному коридору, через круглый зал, где на середине стоял черный, сверкающий лаком рояль, по стеклянной галерее, спустился по широкой лестнице, с опаской поглядев на черных бронзовых негров с подсвечниками и сердито подергав на них носом. В большом позолоченном зале он с удивлением поднялся на задние лапы, осмотрелся кругом и громко вздохнул, как бы сказал: «Да, ничего себе живут!»
Открылась высокая дверь, вслед за Марфой маленький медвежонок вышел на крыльцо, — и на миг зажмурился он и задохнулся, — на него светом и сильными запахами обрушился ослепительный день.
День был полон солнца, голубого чистого неба, сверкающей паутины, свежего ветра, настоянного осенью, как крепкое вино. День был полон влажных опавших листьев, которые вобрали в себя все оттенки утренних и вечерних зорь — от них шел тонкий грустный аромат. И еще в этом октябрьском дне были ломкость свежего воздуха, затуманенная синью даль, зыбким пологом накрывшая пустые поля, и были дымки над темными избами, и петушиная горластая перекличка, и вкусный дух теплого ржаного хлеба…
Маленький медвежонок был ошеломлен и подавлен этим днем. Он забыл, он не знал, что есть такой огромный, бесконечный мир, подаренный ему природой в момент рождения и потом отнятый людьми.
Первые несколько минут медвежонок робко, приседая на задние лапы, шел за Марфой.
Липовая сквозная аллея, посыпанная красным песком; клумбы, на которых умирали бледные астры; колючие, с побуревшими листьями кусты роз; тропинка вдоль аккуратненьких белоногих яблонь; круглая беседка с ворохом желтых листьев под столом. Потом — крутой спуск, и деревья уже растут в беспорядке: клены, березы, дубы. Настоящий лес! Только, если присмотреться, вдалеке можно увидеть деревянный забор, а за ним отливающую сталью реку, похожую на исполинскую изогнутую саблю. Но маленький медвежонок не смотрел туда. Его окружал лес, родной привычный лес. И радость и восторг наполнили его сердце. Веселое буйство охватило медвежонка. Он рванулся к куче листьев, чуть не опрокинув Марфу (ведь он к тому времени подрос и набрался сил), и начал кувыркаться, загребать листья лапами и подбрасывать их вверх.