НОРМАН. Он говорил мне, что его автобиография будет ему единственным памятником. «И много вы уже написали?» — спросил я. «Ни одного слова», — ответил он. А вчера после «Отелло» он спросил меня: «Что мы завтра играем, Нор- ман?» Я ответил ему, что «Лира», и он сказал: «Значит, я проснусь с предощущением бури в моей душе».
МИЛЕДИ. Мне надо было уговорить его отдохнуть. Доктор сказал, что он больше не мог тянуть лямку.
НОРМАН. С каждым бы случилось на его месте. Вам бы следовало сказать доктору про все наши тревоги.
МИЛЕДИ. К чему? Нетеатральные люди никогда этого не поймут.
НОРМАН. Что верно, то верно. Особенно врачи. Эти никогда ничего не понимают. Я кусаю себе локти, что потащил его в больницу.
МИЛЕДИ. Это было правильно.
НОРМАН. Будем надеяться. Ох, эти доктора! Представляю себе, как бы я стал объяснять кому-нибудь из них, что пережил сэр Джон. «Понимаете, доктор, ему все время приходится искать актеров для своей шекспировской труппы, а ведь сейчас все здоровые и полноценные мужчины ходят в военной форме и любой театр разбомбят прежде, чем вы успеете его снять. Не говоря уже о тех неприятностях, какие доставил ему на этой неделе мистер Дэвенпорт — Скотт». Доктора… Они сделают вам укол еще до того, как вы успеете произнести: «Как это вам понравится». Уколы — вот все, что они умеют. Доведись такому доктору пережить хоть половину волнений сэра Джона, он не то что лямку тянуть — он шагу ступить не мог бы.
МИЛЕДИ. А что там нового с Дэвенпортом?
НОРМАН. Простите, но я предпочел бы не обсуждать мистера Дэвенпорта с дамой. Я все расскажу Мэдж, когда она придет. Достаточно сказать, что сегодня он не появится на сцене. Я, конечно, сказал об этом сэру Джону. Я сказал: «Очень прошу вас, пусть ваш коммерческий директор не выходит в роли шута в 'Лире'». Сейчас он погиб для нас в обоих качествах, на то и «блиц — криг», да простится мне эта шутка.
МИЛЕДИ (после паузы). Мэдж права. У нас нет другого выхода. Надо отменять спектакль.
НОРМАН. Но это будет ужасно, миледи.
МИЛЕДИ. Он болен. Болезнь не преступление, не предательство, не оскорбление, не дезертирство. Он сам не свой. Он не в силах работать. Что, из-за этого перестанет вертеться земля? Фашисты захватят Англию? Лиром больше, Лиром меньше — какая беда?
НОРМАН. Сэр Джон всегда думал иначе.
МИЛЕДИ. Кого всерьез интересует, будет он играть или нет?
НОРМАН. Это потребность самоутверждения.
МИЛЕДИ (после паузы). Никогда не думала, что все так кончится. Я всегда считала, что он несокрушим. Все годы, что мы были вместе. Почти целую жизнь.
НОРМАН. И дольше того — всю мою с ним жизнь. Это будет первый отмененный спектакль. Я хочу пойти в больницу…
МИЛЕДИ. Не надо, Норман…
НОРМАН. Я хочу побыть с ним, посидеть, попробовать его успокоить. Я умею вызвать его улыбку. Может, когда он меня увидит…
МИЛЕДИ. Они даже не позволили мне остаться.
НОРМАН (поборов слезы). Шестнадцать лет. Жалко, я не помню имя той девушки, которая привела меня в этот театр. Заботливая такая, на маленьких ролях, все больше в массовке. Отчетливо помню ее лицо. Так и вижу, как она стоит на второй платформе в Кру. Было воскресенье. Я стоял на четвертой. «Норман!» — позвала она меня. Мы играли в пьесе «Рейс назначен» во время наших третьих гастролей, я еще помогал в костюмерной и подменял одного из матросов. Там, как вы знаете, действие происходит на корабле. Замечательный первый акт. «Мы что — все умерли?» «Умерли, сэр, — отвечаю, — совсем умерли!» А он: «И давно?..» «Что до меня, сэр, — еще в юности». Тогда он спрашивает: «Куда мы плывем?» «На небо, сэр, — отвечаю. — А также в ад, это одно и то же». Замечательная шутка, ничего не скажешь.
Так вот. «Норман!» — она кричит. Как же все-таки ее звали? Она поступила к сэру Джону, важная стала — фу — ты ну — ты! ≈ выходит в тиаре, белые стихи читает, а я все на подмене ведьм. Сразу обеих. Она, значит, громко кричит мне через платформу: «У тебя есть контракт?» Словом, чтобы долго не распространяться, сэру Джону понадобился человек в костюмерную, ну и там для разных поручений, а главное — в «Лире» бурю изображать. Я вам раньше-то не рассказывал, нет? Поставил он меня к литаврам. В первый же вечер, после бури, перед выходом со словами «Нет, они не могут запретить мне чеканить деньги», подзывает он меня к себе. У меня прямо душа в пятки ушла. «Это вы сегодня на литаврах стояли?» «Да, сэр», — отвечаю, а сам ни жив ни мертв. «Благодарю вас, — говорит. — Вы настоящий артист!» Я всю ночь глаз не сомкнул. А назавтра он взял меня к себе в костюмеры. Миледи (после паузы). Мой отец был точно такой же. Любил преувеличивать свои болезни. Вот я и подумала, что это не очень серьезно, решила…