Начало. Май.
Красивый край Лукоморье. Дивный. Зовётся изначально так потому, что морская лука – изгиб берега морского. Правда до того берега еще верст сорок будет. Там, где впадает река Полисть в синее море, разлив великий. Вода, когда пресная совсем, когда соленая. Это так местный хозяин Полисти с Сине-морским царем спорят, кому устье принадлежит? Тому или этому?
Но, вправду сказать, последние сто пятьдесят лет назад спор утратил и накал, и смысл. Взял Сине-морский царь в жёны дочек водяника, да так уговорился, не глядучи, что теперь чуть ли не каждую годину, как новые дочки подрастают, так он их, значит, замуж берет.
А то! Уговор дороже денег!
Рад тому морской владыка или бороду себе рвёт, нам в Лукоморье не ведомо, но что жёны его не бедствуют, то известно доподлинно. Разъелись на богатых харчах, похорошели – страсть! Когда в гости к родителям пожалуют, подарки дорогие привозят, перед сестрицами, значит, повыпендриваться. И перед теми, что дома женихов ищут, и перед теми, что за Жёлто-морого царя замуж повыходили. Те-то тоже и в гости наведываются, и гостинцы везут. Вот и форсят сёстры перед друг другом, у кого подарки краше да богаче.
Марыся, женка водяника и мать этих невест да жен, уж бранится всяко, что, мол, девать да ставить некуда, все эти фарфоры да блюда, кораллы, жемчуг. Даже вино заморское в огромных кувшинах приносили, в кувшинах поменьше – масло постное.
Чего только не бывает в краях заморских, державах иноземных. От того и славится торг в Новой тем, что там любую диковину сыскать можно, даже которой сам не знаешь. Да, да, «иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что» – это о торжище в Новой крепости, не иначе.
Вадик – муж возлюбленный Марыси, Водяник, хозяин Полисти и притоков от самого Стольного града до моря Синего, не смотря на большой выбор вин, да и крепких напитков заморских, больше нашу, беленькую, уважает. Не понимает он изысканности амброзии франкской да фрязкой. Кислятина, говорит, от рисовой водки сивухой, мол, пахнет, а из дерева, хоть и с можжевельника гнать – вообще непотребство какое-то. Нет, нет, не распробует и не привыкнет!
Вот к блинам да пирогам привык. Даже жалует очень. Особенно с той поры, как перешли они с женой жить в опустевший дочкин домик, Софьюшкин.
Обустроились, тесть болотник землицы своей немало уступил, Водяник пруд там большой устроил, да ручеёк до Шуйцы открыл, чтоб добираться, стало быть, сподручнее было.
В домике то всё по-людски. И печь, и лавки, полати с подушками пуховыми, утварь разная. И на дне пруда тоже всё обустроено чин чином. А главное – не ходит сюда никто.
На Шуйце, у Тихого омута прежде под водою первый терем был, куда привёл много лет назад водяник молодую жену Марысеньку. Да не захотела в том терему Марыся жить: «Всякий раз поминаю, что для утопленной княжны ты его выстроил… небось, дорог он тебе, как память, небось, вспоминаешь её очи черные да перси белые?» Не часто, но донимала мужа Марыся, и тот при первой возможности из злополучного терема семью перевёз…
А место осталось. И терем под водой тоже. Водяник важно его «кабинетом» назвал. Принимал мам, гостей да просителей, суд вершил. Но большей частью спал в тиши да спокойствии подале от своего многочисленного да шумного семейства.
Место то у Тихого омута средь людей, особенно крещеных, считалось этаким нечистым. И про главный терем водяника не то, что догадывались, знали твёрдо. Поговаривали так же, что якобы можно прийти туда да попросить, мол, чего угодно, хоть жену, хоть коня, хоть богатство. Хотя нет, жену не стоит просить. Свою дочку впихнёт водяник, майся потом с ней ни в доме убраться, ни порты зашить… только что стряпаются вкусно, да в утехах горячи. Не, всем, конечно благодетельствовал речной хозяин, вернее, даже мало кто мог тем похвастаться, но те, кому посчастливилось подарочек получить, долго на слуху были.
Еще последнее время к Марысе стали ходить даже больше, чем к водянику. Быстрее отзывалась речная женка на слёзы бабьи. И заметнее. Заметили бабы, что может плодовитая Марыся своей благостью женской поделиться, и самая пустая баба, хоть двоих, но родит.
Вот и приносили туда требы люди «суеверные да неграмотные». Так на посаде в городище вслух говорили. А на самом деле, видать, только семья поповская никогда не срамила себя этим, чтобы старым богам поклонятся, да кромешникам гостинца таскать. А вот дьякова невестка, да, бывало. Только она, конечно, запиралась. Баба есть баба, с пеной у рта отбрехивалась, мол, не было такого, дескать, и близко к Тихому омуту не подходила. Но люди-то знают, что ребеночка у Макоши просила, в Рощу Священную бегала, а потом и к омуту. Вот. У дьяковой невестки трое. Неспроста, как есть! Десять годов сидела пустоцветом! А тут, на тебе, как подосиновики, один за одним, трое!