Старший улыбнулся в усы, прихлебнул сбитня и стал в красках да лицах рассказывать, как на торгу дело было, да как заезжие купчины с ними торг перебивали, набивая Лисавете цену на товар, да как они со Жданом, «пригорюнившись» уходили, а купчины укладывали лискин товар и спрашивали, не будет ли ещё…
– А эта хитрая лиса и говорит: а вы через седмицу приезжайте, я скаже братцу, что сговорилась с вами, да зарок от моего имени дала, он нам по той же монете и отдаст! Братца, говорит, Иваном зовут. Это она мне потом сказала, когда серебро забирал. Да после того, как Ждан попенял, что многовато отсыпала девка, товар свой расторговала весь, деньжата ещё самой пригодятся. А она тут и говорит. Мне, говорит, мой Яков, это на кота, значит, так велел сделать, деньги по-честному поделить. Да вам такое дело обсказать, что вы и свою рухлядь меховую с выгодой продадите, и, что если мы с вами по совести, то и вы нас не обделите. Вот так вот сказала!
– Эт хитра девка! Это она, значит, смекнула нам, что и свою рухлядь мы хорошо отдадим? И с ней тоже поделимся, мужи мы или жопники какие, да еще после дел таких! Да и соседи мы теперь. Помогать надобно. Что девка одна в лесу?!
– Так и есть, хитра. А кот тот чудной, умен, аки чародей какой. Вот сидит, значит, на лавке, а глазами так и жрёт. Ну нешто. Худого то не присоветовал. Только вот сначала надо ей ту рухлядь ей отвести, чтоб, значит, блеску придать!
– Это как же, братей, она придает-то? Колдовством что ль?
– Не поверишь! Кот её языком каждую щурку вычесывает!
– И не повторишь… – задумчиво произнес Белобока.
У тёмного озера (июль)
Если бы какой случайный путник двумя днями ранее вышел бы из Новой, прошёл через посад, миновал старый мост через Шуйцу, оставляя по левую руку усадьбу Ольсонов, рощу березовую, а возле мельницы круто повернул вправо и, никуда не сворачивая, аккурат уперся бы в Чёрное озеро. Если бы дошёл, конечно, но мы же представляем особо удачливого путника?
На самом озере, частью прямо над водой, стоит небольшой домик на два крылечка. Одно к озеру выходит, другое к лесу. Домик ладный такой, дым из трубы идет, несмотря на то, что лето еще только завершается, и холодов нет еще, а хлеб печь? Так кто ж будет на ночь глядя хлеб печь? Да тот, кто ж и на ночь глядя по кромешному лесу шляется.
И вот если бы прислушался недалече от дома путник услыхал бы занятный разговор, благо жившие в дому кромешники не таились вовсе.
– А я тебе говорю по два гуся с лодии. И кабанчика за пять. За пять лодий.
– Эко ты, Марысенька, высоко забрала! Ты не с Кощеем, часом сегодня обедала?
– С Мореной чаёвничали. Снова ей травки надобно с батюшкиного болота.
– Ну, понятно тогда, муж и жена – одна сатана. Научила тебя Морена стяжательству…
– Да чему учить-то меня, свет мой! Я и сама грамотная.
Слышен звон стаканов да журчание кипятка, потом кто-то на воду дует…
– Вадик, солнце моё, но не побежишь же ты сам охотиться на кабанчика? А утку? Много ли утащишь? Да и в зиму ты спишь всё меньше, а я и подавно не сплю. К зятьям гостить не поеду в этот раз, дома хочу остаться. А это надобно припасы сделать, жирка накопить. Тебе, чтоб спалось хорошо, мне, чтоб не бедствовать… Я и так, бьюсь вот как рыбина об лёд, стараюсь, уют делаю, кашу вон, варю, печь топлю, чтоб тебе теплее было… а ты! Гусика для жены любимой жалеешь!
Послышалось жалобное всхлипывание.
– Милая, да мне для тебя ничего не жаль, хоть всю рыбу в Полисти забери, даже сома моего верного…
Тут со стороны озёрного крыльца что-то забулькало, словно кто-то очень большой на глубину уходил. Верно упомянутый сом.
Меж тем хозяин продолжил:
– Мне не жаль для тебя ни гусей жирных, ни лебедей белых, ни жемчугов, ни самоцветов. Да хоть жизнь мою забери, пава моя!
– Ладно, Вадичек, ладно, прости дуру, о тебе стараюсь…
– Да милая моя, ты-то стараешься, но люди то, пожелают ли такую цену давать? Последнее время тощей курицы, что уж нестись перестала, от них еле дождёшься.
– Станут, свет мой, станут, тебе говорю. Как увидят, что откупленные лодии легонько да быстро до Стольного Града плывут, да обратно вертаются целёхоньки, давиться будут, чтоб в тот откуп попасть!