Прошли в третью горницу. Тут сразу видать, место хозяйское: по залавкам свитки пергаментные да из бумаги лежат, у окна столешница на высокой подставке, на столешнице книга.
Стол дубовый, потемневший от времени, гладкий, на столе опять бумаги углем почерканные, с рисунками.
Вот пчела нарисована величиной с ладонь и четко посередине тонкой линией рассечена, а пером от руки циферки арабские нарисованы на крыльях, на брюшке, даже на лапках.
Огюст-Даян потянулся к залавку, вытянул короб какой-то, и потянул на ладони… красоту писаную. Та же пчела, что на рисунке угадывалась, только меньше, не боле мизинца будет. Брюшко серебром, золотом да эмалью черной выложено. Крылья прозрачные со слюдой, золотыми прожилками тускло поблескивают, как живая пчела глядится. Если бывают такие пчёлы.
– Нравится? – Огюст-Даян так и этак поделку покрутил, с каждого боку показывая. – Моя личная работа! Только у неё ещё голова не готова.
– Дюже нравится! Как живая!
У Ждана аж дыханье спёрло. Видал и самоцветы, и серебро, и злато в дорогих, тяжёлых украшеньях, а тут мелочь такая, а до чего хороша!
– А можно потрогать?
И сам себя обругал. Ну как мальчишка право! Но красота-то какая!
– Да потрогай, конечно! И в руки возьми, поверти так и этак. Она прочная, не сломаешь.
Ждан бережно взял в руки поделку, приподнял на ладони, представил эту пчелу в волосах Анфисы… все, что ни возьми, везде Анфиса мерещится. Вздохнул и бережно на стол положил.
– Это я для Фейри, кромешницы с западных земель, венец мастерю, вот глянь:
Ювелир открыл другой ящичек, бархат шелковый развернул: красота-то какая! Венец, как венок из живых цветов сплетенный: васильки, ромашки в нем, розовые цветы кипрея, колосья золотистые, капельки росы на зеленых листьях поблёскивают, а на цветах стрекоза сидит, глаза огромные, крылья прозрачные. Видать, и пчела к тому венцу прилажена будет.
– Красота-то, какая! Глаз не оторвать! А от чего ты такие поделки, для людей не делаешь? Лепо-то как!
– Людям то не по нраву, у нас же так ценится, чтоб очелье или там кика, чем тяжелее, тем богаче, злата чтоб много да самоцветов, а тут всего ничего, злата-то и серебра. Яхонтами, вон только роса выложена, всё остальное эмаль тонкая. А второе – этот венец на не покрытую голову носить красиво будет, с волосами распущенными. А где ты видал бабу с головою непокрытой? Тем паче с косами расплетенными?
Это увидал я как-то раз её, Фейри, в венке таком, из живых цветов, восхитился необычайно! Вот говорю, такую бы красоту, да рукотворно сделать! Чтоб как живая на взгляд была! А она мне в ответ, мол, если решишь, иди в науку к моим мастерам, много узнаешь, много сумеешь потом, такого мастера по обе стороны моря– окияна не сыскать будет. Но условие есть одно: науку ту, передавай, кому вдумается, тайной тут тебя не обязываю, но где сию премудрость постигал и как, не смей никому сказывать. Как и о местах тех, где ученье пойдет. Учиться будешь двенадцать лет.
– И что? Ты согласился?
– Конечно, согласился, это ж раз в сто лет, кому такой шанс дается!
– И где ученье шло? В подземелье каком?
– Почему подземелье-то? Остров то большой в землях Фейри, город там ремесленный, люди живут, и нелюди, как везде. По острову вдоль и поперёк ходи, не возбраняется. Только пока учение не закончишь, уплыть с острова не можешь. А как закончишь ученье да покинешь остров, то возврата уж нету.
– Так там только ученики живут?
– Да нет, говорю же, люди живут и нелюди, семьями, многие выучившись, остаются там. Невест забирают, иль родителей, кто на острове приживается, те и на большой земле бывают, особенно по торговым делам, но всегда возвращаются обратно. Мне тоже предлагали, но на родину тянуло, тосковал сильно. Вот, вернулся. Два года уж. А этот венец уж четвёртый раз переделываю, теперь уж набело, так и будет. Отблагодарить хочу её, Фейри, от всей души подарок мастерю.
Хозяин как-то посмотрел, словно прикидывал, не зря ли пооткровенничал. Венец, ни слова не говоря, в тряпицу завернул и в короб выдвижной убрал.
– Сейчас прикажу медовухи нам подать, посидим, побеседуем.