Только забытая ли? Блазиться, что Лешакова зазноба место помечает. Кикимора, что ль? Это они такие наглые.
Ей, Наталье, конечно, дела нету, и обсуждать с соседками она это дело не станет, но Лешак-то! Вот охальник! Вот кобель какой!
– Слыхала я, часто поминают, что лесовик раньше семьей жил, – Наталья прихлебнула киселя из плошки, медок с ложки ловко языком прихватила, прижмурилась. – А как же, хозяин? Ведь бают, что вы, лесовики, ни рода не имеете, ни родства не ведете? Откель у тебя, батюшка?
– Хех, это от чего ж? Мы, лесовики, и плодиться можем, и знатно!
Лесовик грудь выпятил, плечи расправил, словно говоря: я хоть сейчас плодиться готов, ночи ему, кромешнику блудливому, мало! Но тут же сдулся, головушку повесил, глазки кудрями прикрыл.
– Но то, если что ль, Лада благословит. По любви, как вы говорите…
Эко хитрючий какой, агнцем прикидывается! Лада благословит. Ага, а то не у тебя тут соломка примята да ленты разбросаны! Нет, ну вот ведь, бесстыжий! Выиграла кровь, женись порядками хоть замилуйся с дорогой женой, а тут вон одной ещё след не простыл, а он уже сидит, на одиночество печалится.
Наталья спину выпрямила, сарафан поправила. Пусть его, за погляд спросу нет. Не в бане же подглядывает.
– А правда, говорят, что у деда твоего, или кто он тебе по родству, семья была большая?
– Правда… сказать тебе, что ли быль эту?
– Да скажи, скажи, хозяин, ведь шибко интересно!
– Ну, слушай. Жила была девка-перевёртыш, Марфой звалась. И в волчьей шкуре бегала, и девицей ходила.
Увидал её лесной хозяин. Понравилась она ему – страсть! Сначала издалека наблюдал, всё мыслил, как бы поближе сознакомиться?
Стал Лесовик просить за нее у Мороза Стрибоговича, Велеса, по-вашему, мол, хочу ту девку, мочи нет! А тот ему отвечает, мол, племени дева свободного, оборотного, неволить её даже у Велеса Правды нет! Иди, мол, сам, и заполучи девичье сердце!
И так, и этак увивался лесной хозяин за своенравной оборотицей. И подарки дарил, и гулять водил, но ни как не выходило. Вертится рядом, а ближе, на-ко, выкуси, не давалась ему девка!
Но тут вдруг беда случилась, напали вороги на родную сторонушку, ополчилась тьма кромешная. Пошёл лесной хозяин с прочими кромешниками свой лес, свое Лукоморье оборонять, да поранили его вороги смертельно! Чуть не до костей сожгли шкурку! Чуть не на куски изрубили тело!
Как увидала то Марфа-оборотица, залилась слезами горючими, побежала тропками неведомыми до самой Морены, чтоб, значит, взять у неё воды живой и мертвой, да исцелить любимого.
Морена прониклась такой преданностью да смелостью оборотицы, что не побоялась та прийти в медное царство к той, кто, почитай, сама жизни забирает, да не просить, а требовать милости, а взамен, мол, бери, Морена, что хочешь, хоть жизнь мою!
Как будто Морене что-то просить надобно. Захочет, так сама возьмет.
Но дала Морена Марфе воды живой да мёртвой, словам нужным научила. И стал мой дед здоровей прежнего.
Взял свою суженую под белы рученьки, повел в рощу заветную. Принесли они клятвы земле-матушке, да стали жить-поживать, детей растить, лес беречь. Всю дорогу были вместе, пока не пришёл ей срок. Вот такая история…
Но, то сказка, быль-то другая. Мы, лесовики, по природе скромные. Лада-то нам благоволит иногда, а вот Перун храбрости в этом деле не отмерил.
Слыхал я, что Марфа сама деда в оборот взяла, да тот и рад был. Что смелая баба была, то верно, только ревнива – страсть! Слыхал самого деда, пусть он хоть трижды лесной хозяин, за подозренье в измене половником медным по лесу гоняла. А бабы Новинские да Лисовинские большим кругом избушку обходили. Знали нрав её ревностный.
И с Мореной бабка на короткой ноге была, то вот правда. От её с Мореной приятельства много рецептов дельных по врачеванию в роду осталось. Говорил я уже все детки их, то дело переняли да преумножили. Смекую, что и их Морена своим вниманием не обделила.
Я их не застал. Как батя в силу вошел, их уж на Яви не было. Долго они вместе прожили, вместе и за кромку ушли.
Но порядок чистоты в доме, она, Марфа завела.
Деток у них много было, по сути-то перевёртыши, вроде, но в отличие от рода Белоярого, что тоже от перевёртышей наших происходят, не воинскую стезю пошли, а в книжную. Зело умные ведь, вона как кровность-то переплелася.
В город, в столицу перебрались, а кто и заморе уехал науку постигать. С людьми перемешались, как белояровы, но как у тех воинское искусство в крови, и кто-то завсегда из роду здесь торчит, привратнику сторожить помогают. Их, дедовы ить, потомки все по свету разлетелись, даже дети отчий дом особо не чтили… но лес всех помнит.