– Он самый.
Дома на мягкой перине, пересказала Наталья мужу, Михайлу Потапычу, все в красках да лицах. Потупясь на лукошко малины спелой кивнула – гостинец, мол.
Малина-то еще и не завязалась, а тут как с куста, крупная да сладкая.
И что лесовик сам ликом-то не больно страшон, так мелковат ростом, но справный, кудри как у молодца вьются, а про года и не скажешь, толи дед, то ли нет. А взгляд-то, как у разбойника Белобоки, острый да нахальный.
Михайло Потапыч подгрёб жёнушку под бочок, обнял крепко.
– Что-то давно я тебе, Наталья, медку бортового не носил, кувшинок, что ты любишь, не дарил, да не говорил, какая ты у меня раскрасавица. Жена! Давай-ка, оборотимся мы с тобой, да пробежимся по лесу в игрищах? Ну и что, что не весна? Ну и что, что не молоды, кровь-то молода. У тебя, милая, особенно. Чую, как играет. А к Лешаку ходить больше не…уй!
Кабак (кот и лиса)
От чего мужики ходят в кабак? Наверное, от скуки, чтоб там, в едком угаре подгоревшего мяса и сивухи, выплеснуть свою злость или радость. Потешить хвастовством душеньку, выпустить на волю всё, что трезвый разум сдерживает. Или залить зеленым вином кручину горькую.
Среди обычных посетителей завсегда бывают в кабаке люди, которые приходят сюда с иными целями.
Вот у стеночки сидит муж, на самом краешке большого стола примостился, и ближе к нему никто не подсаживается. А тот сидит себе, пиво из глиняной кружки потягивает. Паршивое пиво, кстати. И по сторонам посматривает. Видать соглядатай чей-то.
Сразу у входа, по леву руку от двери, за маленьким столом устроились двое. Личности лихие, темные. За пазухой кистени угадываются, за голенищем ножи. Кафтаны простые, серого сукна, шапки на глаза нахлобучены, к друг дружке склонились, шепчутся.
По другую сторону монах с макушкой выбритой, в рясе замызганной. Сидит, курочку уминает да вином прихлебывает. Этому что в Лукоморье надо? Бесстрашный какой, собака, посмотрите! Здесь ведь могут и припомнить, как твои собратья кромешников да ведовок на кострах жгли. Твари.
Огюст ещё раз взглядом залу окинул, ферязь поправил. Ну, куда ж он подевался, окаянный? Не так много кабаков в городе, а этот самый темный и, к слову, последний в списке.
Когда Алексейка прибежал с докладом, что друг его, хозяина, то есть друг, не Алексейки, в кабаке упивается до мертвого тела, да не просто упивается, а кулаками размахивает, хорошо, однако, что не сабелькой, честных людей дюлями отоваривает, Огюст враз собрался да побежал искать товарища, пока до лиха безобразие не дошло.
В том кабаке, на который слуга указал, Ждана уж не оказалось, сами спровадили. Не нашёлся Ждан и во втором, только побитых там поболе оказалось. Вот сейчас, почитай обойдя все питейные заведения города, повезло, кажется, нашёлся.
Вот он, голубчик. В самом дальнем углу пристроился, положил буйну головушку на сложены рученьки, посапывает. Кудри русые россыпью, шапка подевалась куда-то… рядом шкалик недопитый и сабелька рядом на скамье валяется. Или положена, чтоб хватить быстрее.
Даян потряс друга за плечо:
– Эй, Ждан, просыпайся, идём до дому. Эко ты набрался! Это какой шкалик будет? И какой по счёту кабак?
Ждан приоткрыл один глаз, к слову, уже подбитый:
– А на кой их считать? О! Даян! Дружище! Садись рядом! Выпьем! – богатырь выпрямился, насколько смог, одной рукой однако за лавку держась, – выпьем! Выпьем, энто, на брундершафт! Это меня кот научил! Я тут скотом пью. Остальные все сволочи! Не понимают меня!
– На брудершафт, – машинально поправил товарища Даян. – Ээ? С каким котом? Смотрю, ты уж до котов допился. Скоро человечки зеленые появятся.
– Не появятся. Патрик слишком занят, чтобы со всякими, Ладой прибабахнутыми, пьянствовать. И вообще, не любят лепреконы это дело.
По правую руку от Ждана, за такой саженью плечи не заметишь сразу, восседал кот.
Огромный, почти с барана будет, дымчато-чёрной масти, пушистый, как соболь. Глаза желто-красные, умные. А самое главное говорит. Вслух.
– Что, Даян-Огюст, Земистокользев праправнук, вылупился? Не признал, что ли? Вот люди… ходишь к ним, ходишь, Сказки сказываешь, с хвостом играть дозволяешь, пряниками заморскими балуешь, а как вырастут, так зенки таращат. Ты еще спроси: «Ты что, говорящий?»
Даян аж на лавку присел:
– Корогуша! Корогуша! Друг сердечный! Да где ж ты пропадал?! Ждан, Ждан, – принялся трясти за плечо пьяного приятеля, – это Корогот, дух волшебный, считай, сказочный. Когда я мальцом был, он ко мне приходил, сказки сказывал, языкам да наречиям иноземным учил. Потом пропал однажды. Горевал я тогда, думал, случилось с ним что…
– Пффф! Что со мной случится?! Познать повзрослел ты, в отрочество вошёл, не интересно с тобою стало. Да и ты сам больше премудростями механическими увлекся да менталом. Мана тебя учить взялась, а мы с ней так не очень дружны как-то