– А ты с этим знаком? С кораблями да морем?
– Скажу так, доводилось. Даже вот не поверишь, азбуку эту греческую знаю!
Ждан взял по флажку в каждую руку, встал ровнёхонько, одну руку согнув в локте, к груди приложил, другую кверху поднял.
– Гляди-ка, это буква «я» верно? А вот так, – загнул руки с флажками в другую конструкцию, – стало быть, «веди».
– Верно! Ловко ты с ними управляешься!
– Да это так, больше баловство. Мы с братьями на зачатках этой азбуки целую систему знаков придумали, чтоб не буквами, а целыми словами обозначать, ну и буквы тоже. Там дюже много получилось, больше двух сотен фигур, но зато быстро и понятно, не надо каждое слово по буквам выкаблучивать.
– Для чего вам это?
– Первое – мы охотники, в лесу кричать не будешь, знак подать вернее. А второе, ты уж понял, наверное, служим мы державе своей, да царю батюшке, рубеж сторожим. Место здесь приграничное, не спокойное, а завидев ворога, на всю ивановскую глотку драть не будешь.
– Ну и как? Удобно? Помогает?
Даян с интересом смотрел. Даже с азартом.
Гость плечами пожал.
– Не всегда. То видать плохо, то деревья мешают…
– А вот как думаешь, если взять трубу смотровую… вот гляди-ка, – мастер расстелил на столе большой лист пергамента, предварительно смахнув со стола всё на пол. Нет, не перевёртыши у него в роду были – кикиморы.
– Вот глянь, если вот так, на возвышение поставить… а вот тут тоже и так дальше, и смотровую трубу каждому… только вот всё едино: иль высоко очень строить, иль… лес. Деревья мешать будут.
– Деревья – да. Но тут просто поправить можно. Поставить эти башни по реке!
– По реке?! А ведь верно! Как я сам не додумался! Дружище! Ты гениален! Как сказал великий мудрец: всё гениальное просто! Зато я, смотри, какую придумал штуку!
Даян развернул следующий чертёж.
– Вот эти фигуры будет лепить не человек, а вот эта палка с перекладинами, а приводиться в движение она будет толстыми верёвками…
– Знатно! Только глянь сюда, зачем сложно так? Можно и проще, вот!
– Не, не пойдет, тогда вот эта фигура не сложится…
Дальше пошли разговоры сугубо мужские и изобретательские. Алексейка и самовар уж заводил дважды, и под дверью скулил, что, мол, ночь на дворе, все честные люди уж спят давно, только на увлеченных товарищей это действия не возымело.
Под утро только разошлись они, и то ненадолго. Гость – в малую светлицу, хозяин к себе, почивать. Но даже во сне новое изобретение покоя не давало, у Ждана оно приветливо махало ему штангами и семафорило, что ждет его Анфиса. А у Даяна ломалось всю дорогу, падало и даже норовило удрать.
Монашеский ужин (конец августа)
Покушать, а правильнее сказать, почревоугодничать, брат Юрий любил. Ну, грешен человек, куда без этого. А брат Юрий прежде всего человеком был. Правда, стеснялся этого очень! Мало ль, что не один он такой, мало ль, кто как грешен.
Вон епископ Рейский, что приезжал намедни, за какой надобностью приезжал, осталось так и не понятым. Но кровать, хорошую, кстати, кровать – еще предыдущему настоятелю служила, его преосвященство поломал знатно. Вместе с той гулящей бабой, что с собой приволок, сраму не зная! Как бы эта баба постель ему стелет, палаты метет. Послушница как бы. У этой послушницы три смертных греха из семи крупными буквицами по лбу написаны! Блуд, чревоугодие и лень. И пищу епископ принимал весьма не скромную, не таясь вовсе.
Но брат Юрий сейчас был простым настоятелем, а стремился куда выше, потому держался скромно, носил суровую власяницу и с женским полом даже словом не молвился, и публично всегда держал строгий пост,
Другое дело – под власяницей две шёлковые рубашки надеты. По вторникам, после молитвы вечерней, захаживал к одной вдовушке, а ужин ему всегда в личные покои подавал личный повар-монах, немой от рождения.
Ужинал сегодня его преподобие жареным в масле фазаном, артишоками, начиненными паштетом из печени гусиной, с орехами, а ещё карасями в сметане. И для легкости пищеварения запивал всё это красным сорельским вином.
Дверь закрыта на щеколду крепкую, братья после вечерней трапезы разошлись по кельям, а кто не разошёлся, всё равно в покои настоятеля не проникнет. Как хорошо жить-то!
Брат Юрий наколол артишок на вилочку двузубую, полюбовался, глаза прикрыл, предвкушая наслаждение гастрономическое…
Не то, что грохот, но хлопок, весьма слышимый, заставил вздрогнуть и глаза открыть. Потом и вовсе выпучить.
Посреди комнаты образовалось серое облачко.
Из облачка вывалился брат Флавий.
Артишок упал с вилки.
Облачко развеялось. Брат Флавий нет.
Вид, надо сказать, он имел самый затерханный: ряса местами порвана и в земле запачкана, в полосах смола и иголки еловые торчат, в ворот двумя руками вцепился и бормочет что-то.