Кощей в гостях у Якова (конец августа)
По случаю гостей Лиска накрыла стол белой скатертью, выставила угощенье: блины гречишные, медок, варенье ягодное, творог, сметанку, яблоки моченые, сладкие, молоко в печи топленое. Так приятно хозяйственностью своей хвалиться, оказывается! А гости угощенье пробуют да хозяйку нахваливают. Вкушают аккуратно, неторопливо, На гостя нового косятся.
Может, кому и знаком был тот высокий лысый мужчина, которого Лиска на полянке чуть не зашибла, но не Лиске. А может остальные тоже чувствовали, что силой не малой от того мужика веет. Колдун? А может чистой воды кромешник? Любопытно-то как! И чего пожаловал? Сам-то сказал, что очень ему разумный кот понравился, и даже что хотел он тому коту предложить, к нему, колдуну, в царство переехать. Ишь ты! Значит, не последний человек он в том царстве? Если говорит «ко мне» так уверенно? Вот Лиска бы сказала: к нам, в лес или к нам в Лукоморье. Усадили дорогого гостя во главе стола. Сидит, Якова наглаживает, а тот сомлел совсем, развалился на коленях у него, не знает уже, какой бок подставить…
Михайло Потапыч с женою помирился. Тише воды, ниже травы, рядышком с ней сидит. Далее после Натальи Михалны, Анфиса уселась, напротив Лиска, поближе к кути, чтоб на стол что подать. И вообще положено хозяйке ближе к печи.
Потапыч наручи поправил, а то с этими поскакушками рубаха вылезла, рукава болтаются, того и гляди со стола что зацепят. Ремешок на челе приладил ровно, пригладил усы. Ну вот, теперь можно и сказывать:
– Попался, попался, – Кощей, не стесняясь, тщательно облизал ложку с медом под одобрительным взором Якова. – А вот вы не имеете беспокойства, господа хорошие, что некий проходимей подле девичьего терема что-то вынюхивает? Девки-то одни в доме, как бы тот мерзавец худого чего не измышлял?
«Хорошие господа» переглянулись между собой и заговорили все разом:
– Да что ты, батюшка Кощей, говоришь такое! Даже бабка моя не помнит непотребств этаких! – всплеснула руками Наталья Михална.
– Да и двери даже не запираем, нету у нас воровства… – растерянно произнесла Лиска.
– Баб и девок у нас уважают. Бабу аль девку обидеть – достоинство растерять… – степенно пояснил Михайло Потапыч.
– Причем, достоинство растерять в прямом смысле. Скопцом остаться. Не успеешь мотню расправить, она уже в звериной шкуре и зубками клац-клац!– важно пояснил кот.
– А те монахи, шлынды, которые, известно дело, злыдни писюкатые, по-доброму, то к бабе-то им нельзя, а вот срамно подглядывать – запросто. Было дело на городище таких за подгядыванием в бане ловили. И били.
– Тююю! К тем бабам-волочайкам только дуралеи ходят, не местные. Местные все знают, что кикиморы так морочат. Прикинуться девкой красной, лишь бы мужика на перину утащить, срамную сущность свою потешить.
– Да что там, против породы не попрёшь. Я про кикимор. Хоть не топят сейчас, и то ладно. А так-то воочию бы увидеть морду того сластолюбца, который лег на перину с бабой, а очутился с кикиморой зеленоволосой! Хотя любят, говорят, они жарко!
– Где говорят?
– Неее, зеленоволосых-то мало совсем сейчас, все чернявенькие…
– А ты, Михайло Потапыч, муж мой верный, откуда сие знаешь?
– Как откуда? Оне же с непокрытой головой ходят, и косы не плетут почти. Так, ленты в волосы вплетают.
– Я про то, милый мой, где это ты с ними, кикиморами, видаешься так часто?
– Ой, Наталья, перед опчеством-то меня не позорь! Некоторые болотницы, стыда и совести не ведая, вообще вдоль дорог шатаются с лукошками, как бы по грибы собравши. А то как бы ножку натерла, хромает… подвези, добрый человек… ага, подвези. Там на телеге она тебя и оседлает. Но больше они по кабакам да трактирам, как девки гулящие отираются.