– Ну вот, седмица гонцом туда, седмица обратно. В поместном приказе не задержится – сразу к царю. Ну, пусть там еще две седмицы. Не позднее, чем через месяц, Даян, можем ответ дать!
– А ты почём знаешь, как бумага пойдет?
– Дак Ляксеич-то молвил, мол, царским гонцом вобратно отправит, значит, письмо аккурат к царю сразу попадет, приказ минуя. А потом уж царь иль с боярами судить-рядить будет, или сразу в Поместный, Стрелецкий, Бронный иль Пушкарский приказ отошлёт.
– Сразу в три? А почему в эти? А не в денежный, к примеру?
– Потому что эти приказы за войско державное отвечают, чтоб было оно сыто, обуто, чтоб землица у воев была. Ну, еще всякое, чтоб по оружию да прочим нужды не знали. А Ляксеич-то решил придумку твою по военному делу пустить. Значит, по этим приказам пойдет вначале, а потом в Ямской передадут, потому как гонцы да почта под ними. Ну, я так мыслю.
– Эко гладко ты мыслишь! Бывал в стольном граде? Близко к царю сидел?
Ждан помрачнел.
– Токмо в царских палатах с царевичами играл по малолетству. Батюшка близко к царю сидел, да захотел ещё выше сесть. Выше царя. Вот теперь батюшка чертям на том свете дрова возит. Матушка в монастыре, слава богу, не бедствует. Мы с братьями тут. И никакими калачами меня в Стольный град не заманишь.
– Знаешь, друг, согласен с тобой. Много я по свету путешествовал, и в Стольном граде бывал, и в других державах, но лучше наших мест не найдешь нигде!
– Верно говоришь! Краше не сыскать!– Вот пойдём на ладьях по Полисти. В самый раз углядим, где сигнальные вешки поставить. Только вот сигнальщика толкового где сыскать?
– По перву разу, наши встанут: Малой, Белобока и Тарас. Я на заглавную пойду. Парни смышленые, да и я не дурак. Выучим твою богдойску грамоту.
– Любо! Пока да, на сорок вёрст хватит, чтоб задумку опробовать… пусть благоволят тебе боги, Ждан! За помощь твою!
– Да что там, самому тож любопытно! А второе – я тож сразу смекнул, что для державы то зело полезно будет.
Улицы в Новой Крепости широкие, а на посаде так и вовсе две телеги разъедутся, да еще третьей с боку встать можно. Дома стоят полукругом от Пятничной площади, где аккурат по пятницам большой торг идет, по праздникам игрища да гуляния. Улицы упираются в концы по обе стороны, с одной стороны конец Белоярский, с другой – Рогдаевский. Тамдома стоят не вровень, переулки кривые, сторонились, кому как на ум пришло, но тоже свободно. Посад идет от рек выше, начинаясь сразу за крепостью. Одна сторона посада Шуйцкая, идет от Ивановских ворот, в которые упирается улица Ивановская. Те ворота первый воевода ставил, потому так и прозвали, но люди говорят, что тут другая причина, что именно через эти ворота, Иван Царевич к невесте своей бегал на Шуйцкое болото, именно по этой улице чинно по городу её провозил, чтоб потом по зимней реке отправиться в Стольный град. Другая сторона посада, правее которая, со стороны Полисти зовется Греческою стороною. Выходят туда Добрынинские ворота, тож изначально их три богатыря ставили, назвали Добрынинскими, в честь первого воеводы дядьки. Ведет к тем воротам улица Лекарская, прям от лекарни, что у Пятничной площади, проходит через Добрынинские ворота, через всю Греческую сторону посада и заканчивается в Чумной, или, как ещё говорят, Кузнецовской слободе. От чего те чудные названия пошли, никто уж не помнит, но кузнецы гордятся, и менять прозвище не желают.
Даян со Жданом пешими в кремль воеводский пришли, и обратно уж не торопясь, вертаться решили. День солнечный, но не жаркий. Аромат яблок с каждого двора. Перетряхивают девки да хозяйки сухое варенье, варят да сушат пастилу яблочную.
– Как приехали мы в край Лукоморья, понял я, от чего богато тут люди живут. – Ждан с наслаждением втянул в себя воздух.
– И от чего же, – поддержал его любопытством Даян. – От того, что праздности не знают?
– Не совсем. Отдыхать тут любят и умеют. Просто у народа здешнего ничего зазря не пропадает, ни минутки свободной, ни паданца плодового. Второе разумеют, как время свое с большей выгодой потратить. Вот, к примеру, я заметил: хлеба мало сеют, растет он неважно. Тут больше пашут под овес да гречиху, да огороды знатные. Да всё солят, вялят, сушат да на торг купцам. А там и хлеб купить можно.
– Это ты верно заметил. Народ наш смекалистый, дети уж с пяти лет счёт и вычет хорошо знают, а к десяти и грамоту. Да без того не проживешь тут. Иноземные купцы правды не знают, так и хотят облапошить.
– Я вот как мыслю: праздность и праздник – два дела разных. Праздник – то веселье да радость, а праздность – то лень. Хорошо отдыхают, празднуют и работа веселее идет. Вон на Русальей неделе такие гулянья были, я в Стольном Граде в большие праздники таких не видал.
– Вот не серчай, друг, коли я лезу обутый в душу. Природа у нас такая, у рода нашего, любопытство да интерес разный. В общем, не обессудь. Всё спросить тебя хочу: ты за державу нутром болеешь, живота своего не щадишь, братья твои, по примеру твоему тоже, а малой-то, отрок еще. Ну, не об этом. Царь батюшка отца твоего казнил, мать в монастырь сослал, всё богатство ваше в казну забрал, а ты служишь ему… искренне. Как так? Неужто обида не берёт?
Ждан вздохнул, задумчиво вдаль глянул, но ликом не потемнел, не насупился.
– Я с пятнадцати годов отчизне да царю батюшке служу. Верой и правдой. Потому как здесь моя душа, нет мне на земле другого места. Люблю свою землю, и она мне тем отвечает. Мы все с землёй связаны, приняла она нас…
– Выходит, не на пустом месте, вас богатырями зовут?! – воскликнул Даян.
– Выходит так. А царь наш тоже не просто так штаны на костяном троне просиживает. Приняла его земля Роская, как приняло Лукоморье Ляксеича. И тебя, Даян, тоже приняла, не смог ты на чужбине остаться. Батюшка мой… Гордыню свою выше головы поставил. Да что выше головы – выше колокольни. Позавидовал богам первоначальным, какую власть оне имеют, и хоть не над всем миром, но абы в одной державе такой же власти возжелал. Ате, кто примкнули к нему, там скорее жадность да стяжательство, каждый хотел кусок поболе проглотить. Сейчас ведь как у нас? Мздоимства вовсе не водится. И не потому, что усовестились люди, а потому, что помнят ещё, как двадцать пять лет назад головы мздоимцев на колах на Красной площади висели. Богатство… почитай, немалу долю отец тем же мздоимцам и роздал, чтоб подмогли ему. От того, что осталось, часть матушке в приданое, в монастырь пошла, чтоб уваженье ей там было. Да она и сама не промах, не простой послушницей ходит, умна зело. Всё, в чем мы надобность имели, царь нам позволил из палат забрать: и оружие, и утварь, и книги, конечно. Ну и гривны, что были припрятаны, – Ждан хитро улыбнулся, – об этом мы, конечно, никому не сказывали, да и не велико там гривен было. И то нам на судьбу сетовать? Живём в довольстве, указчиков на нас нету, службу несем, за рубежом смотрим. Вот Тарас только к столице тянется. Не, не для власти. Он у нас дюже хитрован, дипломатию всякую любит, а где здесь ему интриги распутывать да дипломатию разводить? Скушно. При первой же оказии попрошу государя, чтоб взял Тараса в посольский приказ. Аккурат ему двадцать девять годков сравняется, не скажут, что молоко на губах не обсохло.