И только перед лесным хозяином повинился мысленно за мысли крамольные, как тут… видать, пожалел его Лесной хозяин!
Летит от деревни птичка! Да не просто птичка, а целый голубь!
Хищник подобрался, пропустил голубя вперёд, к лесу, и взмыл в воздух. Точный удар мощных когтей – голубь даже не трепыхнулся.
Расправляясь с долгожданным обедом, филин отцепил от лапки жертвы какую-то трубочку. Несъедобную. Посмотрел. Выплюнул.
Палаты воеводы. Тревога.
Данила Ляксеевич баньку уважал шибко. Друг-соратник Карп заранее нарубил лапника елового, соснового да можжевелового, устелил им полок в мыльне. Веники дубовые запарил… эх, хороша парная! Выходишь в пристенок, кваску холодного, посидишь, охолонёшь немного и снова на полок. Лепота!
После баньки за самовар… Взвару горячего с кипреем да сбитня. И наливочка рябиновая. Расстегаи румяные да ватрушки с творогом. Расслабленный воевода принюхался с удовольствием. Жаль Карпуша повечерять не остался, домой заторопился, а так бы посидели душевно.
Но душевные посиделки так и так бы не удались. Не успел воевода к расстегаю притронуться, дверь в горницу отворилась… рука зависла в воздухе.
– Доброго здоровьичка тебе, Демитрий Алексеевич! Пусть славными будут твои дни и спокойные ночи!
Вот ведь принесла нелегкая этого гнома!
– И тебе не хворать, Нимир Джорхимович! Пусть твои дни будут светлыми…
– Конечно, пусть будут, в темноте много не увидишь, как тут воруют!
Старший дьяк думного приказа сурово свел косматые брови, подёргал себя за косицу, перекинул из руки в руку толстую книгу, такой и пришибить можно, а он её так легонечко!
– Да где же ты углядел? Нимир Джорхимович?
– Где-где. У тебя, воевода, на бороде.
Старый гном занимал место своё, наверно, пожизненно. Еще старожилы крепости утверждали, что мальцами его на той должности помнили.
Был он въедлив, дотошен без меры, зато всегда знал где, чего и сколько. Откуда прибавилось, куда потратилось. А такого слова как «пропало» у Нимира Косматого даже в языке не было.
Воевода вздохнул, с тоской взглянув на расстегай и ватрушки. И не сбежишь же! Что ж, давай, Нимир, чтоб тебя боги залюбили, будем читать и считать твою книгу.
– Овёс, – продолжил многозначительно нарушитель вечернего спокойствия воеводы.
– Садись, Нимир Джорхимович, на лавку, не побрезгуй моим угощением, аккурат после баньки повечерять собрался.
– Благодарствую, Демитрий Алексеевич.
Дьяк ловко вскарабкался на лавку, уселся на пятки, чтоб вровень с хозяином быть.
– Что, Нимир Джорхимович, здорово ли твое семейство? Ладно ли хозяйство?
– Слава богам, всё ладно. Супруга моя, Авдотья Пална, внуками тешится, старшая невестка с хозяйством управляется, один я, старый, на покой уйти не могу!
– От чего же? Друг мой? Сын твой старший в годах славных, без малого двадцать лет при тебе стоит, неужто не выучился?
– Двадцать два года и три месяца. – Поправил педантичный дьяк и прихлебнул сбитень, – выучился, грамотно дела ведет, но вот памяти не хватает, а что поделать, если иные уложенья писались, когда его и в помине не было…
– Вот всё хочу спросить тебя, Джорхимович, сколь годков ты уж в приказе счетом да архивом заведуешь?
– Да лет этак восемьдесят. Восемьдесят два года нынче сравнялось. Пришёл я в Лукоморье при воеводе Словене Ивановиче, и было мне двадцать четыре годочка, сопляк совсем. Неженатый, ни кола, ни двора. Мастерством, которым владею, тут у вас без надобности, тут и гор то нет. Но счёт и грамоту знал. Вот и пристроила меня Полина Евпатиевна, сначала к внукам своим грамоте учить да латыни. Внуки подросли, другие учителя им сыскались. А Словен Иваныч и говорит: женишься – возьму тебе я в думный приказ! Я ему: конечно, женюсь, самому не мило неженатому ходить! Ну, он меня и взял…
– А ты женился? – воевода спешно прикинул возраст жены гнома. Та была обычной людской женщиной и выглядела, ну, годов на пятьдесят пять.
– Конечно, женился, что холостому-то ходить? – Гном чинно пригладил бороду, подёргал себя за косицу, – через двадцать семь годочков… я ж не сказал, что аккурат в тот же год оженюсь, – дьяк хитро усмехнулся. – Авдотью свою поджидал. Как сровнялось семнадцать годочков ей, так честным пиром да на свадебку… пятьдесят пять лет живем, тоску не жуём. Вот так-то. Воевода, а ты когда хозяйку приведешь? Вона борода седая уж?
Отвечать на неудобный вопрос упёртому холостяку не пришлось…
Прямо посреди горницы, промеж столбов резных, что балку потолочную держат, появилась баба, как из воздуха соткалась или вошла в дверь невидимую.
– Воевода батюшка! Пришла беда, откуда не ждали! Сговорились латиняне гуярские разорение на земле, тебе вверенной, учинить! Пришли на двух кораблях, корабли за мысом на Полисти попрятаны, там народ сидит, а трое у меня в доме остановились постояльцами. Но я-то их речь разумею, из тех краев я. Подслушала, да бегом к тебе.
Воевода переглянулся с дьяком, встал, за дверь выглянул, стража стояла на месте.
– Чего дивишься, Ляксеич, – Нимир рукой махнул, пустяки, мол, какие, подумаешь, баба посередь горницы очутилась? – Неведомы дорожки так открываются.
И уже к бабе обратился.
– Домовой путь открыл? Да? Я так и понял, да в палатах сразу она очутилась, так-то только домовики могут сговориться. И то не все, а те, которым не меньше, чем лет двести. Или очень постараться. А ты баба, чьих будешь? Говори порядком. Всё равно, пока всё не обскажешь, никто тебе не поверит.
– Да и если и обскажешь, тоже не факт.
– Вдова я царского человека, Федота Пантелимоныча, живу в деревеньке Трегорье, у самого лесу. Третьего дня… – всё ещё торопливо начала рассказывать вдова, но сегодняшний день еще не исчерпал свои сюрпризы.
Дверь в горницу с шумом распахнулась.
– Да пусти ты, оглашенный, срочное у меня до воеводы! Державной важности!
Ворвавшийся с боем золотых дел мастер, был деловит и собран.
– Здрав будь, Дмитрий Ляксеевич, высадились на правом берегу Полисти разбойники гуярские идут грабить усадьбы перевёртышей. Много их будет, на двух кораблях пришли. Сами перевёртыши не сладят, подсобить нужно.
Воевода опять переглянулся с дьяком. Видно, и впрямь не пустое говорит баба, и словно в довесок мыслей его послышался шум, возня какая-то, как бы в горнице, но не видать никого.
Потом опять, словно невидимая дверь отворилась, но уже не вошёл, а кубарем вкатился лис крупный, на ходу оборачиваясь мужиком лет не малых.
Да что такое-то! Не палаты воеводские, а проходной двор какой-то!
Невидимая дверь еще не затворилась, как из-за косяка выглянул мужичок ростом с ноготок, взрослому мужику, ниже пояса будет.
– Ты прости, хозяин, не давал я ему проходу, но беда у него, грех не пропустить. Здрав будь, Нимин, проводить тебя?
Перевёртыш огляделся, встряхнулся по-собачьи. Воевода уж штаны натянул и в кольчугу тонкую облачался.
– Воевода. Усадьбу нашу разбоем одолевают. Три десятка их, с Полисти пришли пешие.
– Проводи меня, домовой хозяин, на колокольню… – задумчиво сказал дьяк.
– Ты что, старый гном, ошалел? – ответ был весьма непочтительный. – Совсем мозги высохли? То дом другого бога! А я, кромешник, и в чужой дом незван не суюсь. И дорожки неведомые тож кромешные, как я тебе на колокольню путь открою? До церковной ограды провожу, а там сам попа разбудишь, аль дьякона пусть набат бьют.
– Пусть бьют, - подхватил воевода, - людей подымают. Не ровен час, пожар займётся, этим-то гуярам до ляда всё не с умыслом, так по хабальству своему поджог устроят. А там лес кругом. Прошка!
В горницу просунулась голова отрока дружинного.
– Звал, боярин?
– Прошка! Поднимай воев резво! Пойдем в заповедный лес, к перевёртышам. Пешими пойдем. Темнеет, по лесу кони ноги переломают.
Золотых дел мастер встрепенулся резво.
– Уважаемый домовик!
Домовой приподнял седые брови вместе с шапкой.
– То есть, домовой, то есть хранитель дома почтенный, не откажите мне в такой малости, дозвольте пройти с вами хотя бы до церковной ограды! Дело у меня очень спешное! А так скорее будет.
Домовой посмотрел на Нимина, тот кивнул утвердительно, и сказал вполголоса.
– Земистокользовой ветви отпрыск. Добрый молодец.
– А куда спешишь-то, добрый молодец? Место какое, может, я прям до места тебя провожу?
– Нужно мне в новый терем, что на краю леса заповедного.
– Ах, мил человек, там не мои владенья. А домовых у перевёртышей не водится, некому в терему дорожку отворить… но до околицы открою. Кровь есть, сам дойдешь. Ну, пошлите уже, чего встали?!