— Опять курили?
Гришик открыл глаза пошире и тут же досадливо закрыл. Женщина подошла к окну, попыталась плотнее прикрыть форточку.
— Сколько раз просила в эту розетку ничего не совать? Она же искрит.
— Да мне только телефон зарядить, — удивился Серега.
— Пожара захотели?
— А вы кто? — улыбнулся терпеливо Серега.
— Медсестра, — важно представилась женщина.
— А чего бейджика нету на груди?
— Не умничай, — коротко парировала медсестра, не желая ничего объяснять. Повернулась, собираясь огласить суровый приговор. — Завтра размораживаем холодильник. Попрошу все продукты вынуть, скоропортящиеся съесть или выбросить. Передайте всем.
Гришик оправдательно кивнул, защищаясь одеялом. Серега хотел с ним вопросительно перемигнуться, но взор приятеля источал хандру. Гришика вдруг привлекло пение ребенка.
— Простыни тут у вас какие-то странные, — ухмыльнулся Серега, намекая на серый цвет. — Прям новое решение. Я таких еще и не видел.
— Не видел — и радуйся, — буркнула медсестра и закрыла за собой дверь.
— Видел? — осторожно кивнул в ее сторону Гришик и тягостно вздохнул. — Вот попандос с этими болячками.
— И чего говорят?
— Да ничего не говорят, — пробормотал, сбиваясь на шепот Гришик. — На аптеку раскрутили. Я уже на полторы штуки тут вложился… Выпить есть?
— А что? Аптечное разонравилось?
— Да иди ты…
Серега, не сильно жалея друга, не вставая, тоскливо заглядывал за подоконник, где сонный полдень скреб голыми ветками деревьев молчаливое небо. В коридоре прервалось пение — прибежала мама и отругала ребенка за то, что шумит.
— Слышь, пациент? — спросил неожиданно Серега. — Ты куда кота дел?
— Какого кота? — проворчал в одеяло Гришик.
— Моего. Барика… Помнишь, осенью?
— Так сестре в Вишневое отвез и оставил. А у той на котов аллергия оказывается… передала еще кому-то. Вот так и заезжай к своим в гости… Хорошо хоть на пузырь у племяшки выпросил.
— У тебя одно на уме…
Гришик хихикнул, привстал на локте.
— Чего это ты про кота вспомнил? Твоя, что ли, заела?
— Не заела. Мы… — Серега бросил грызть ноготь. — Уехала она. Ненадолго.
Гришик заскрипел койкой, сел, кутаясь в одеяло.
— Пошли, что ли, выйдем во двор? Там теплее.
Обычно Христофор не жаловал супермаркеты и торговые центры. По старинке он проведывал городские рынки, где, благодаря опыту уважаемого покупателя и душевным знакомствам, мог приобрести все что угодно. Но как-то в декабрьскую пору, поленился выбираться «на край света» и сунулся в ближайшее «логово», обманутый чистотой, иллюминацией и «резиновыми» улыбками. Задержался Христофор в отделе вин и шампанского, где ему наступили на ногу и забыли извиниться. Старик не смолчал, полагая, что персонал центра в лице охраны предпримет адекватные меры. Не предприняли. Тогда Христофор вылил в лицо обидчика пафосную ругань, получил в ответ ту же порцию, разнервничался, ничего не купил и вернулся на работу темнее тучи. Согнал в кладовку усталый коллектив, достал водки с перцем и приказал «вспомнить о культуре и гуманности».
— Сергей, ты где в прошлый раз брал елку нам? — Христофор самолично крошил закуску, нагружая тарелки хлебом, огурцами, мороженым салом и даже подсохшими ломтями пиццы, которую он не любил.
Сергей, оттирая с рук смазку, нехотя вспомнил.
— Так у ребят с фуры, на Совках.
— Контакты с ними остались?
— Да откуда? Сдыбались — взял, да и все.
Христофор с неудовольствием вытер нож салфеткой, в десятый раз поправил стул для Люды, долдонящей в углу по телефону, и веско снял с переносицы очки.
— Магазин нужно оформить к Новому Году, Сережа. Чтобы у людей, заходящих сюда, возникало к нам что? Доверие, Сережа. Чтобы они вышли отсюда не только с метлой или дверным замком…
— А с двумя метлами, — вставила Люда, подойдя и вздохнув над водкой.
— И двумя дверными замками, — эхом добавил Серега.
— С хорошим настроением, вашу мать! — вскрикнул Христофор, и вторая пара очков гневно упала с лысой макушки на нос.
— Чересчур я тебя постригла, Христофорыч, — подметила Люда, присаживаясь. — Очки на голове не держатся. Нужно по паре на каждое ухо вешать.
Смеха ради раздраконили они начальника, и первая пара рюмок лишь привкус оставила. Христофор «гнал лошадей», совмещая в беседе порицание и ностальгический нерв. И подливал. И настаивал. И обмолвился, что пора бы уж на покой — на дачу, к пчелам и картошке.