Смерть Робеспьера его освободила: пропала надобность скрывать свое богатство. В Париже продавалось все — торговали совестью и телом, предметами и сведениями, храмами, люстрами, стенными часами, шкафами, товары демонстрировались прямо на мостовой и даже на обочинах сточных канав. Вот почему лакей, прибежавший открыть дверь достойной чете, был облачен в герцогскую ливрею — она пришлась Делормелю по вкусу, попав ему на глаза в день, когда он покупал партию спиртного из подвалов герцога Мазарини.
— Господа ожидают вас уже более часа.
— Проклятье! Совсем забыл — это же наш милейший Тальен! Он явился не один, не так ли?
— Тут еще живописец со всем необходимым для работы.
— Ну да, ну да…
— Поспешите, друг мой, — сказала мадам Делормель.
— Мне — спешить? Если они меня дожидались до сей поры, значит, я им нужнее, чем они мне. Я имею большой вес, Розали.
Весил он и впрямь изрядно, не только в фигуральном смысле, но и буквально. Ставя на ступеньку свою толстую ногу в лакированном башмаке, он вздохнул:
— Боюсь, Розали, что я малость переел.
— И перепил.
— Похоже на то…
Лакей помог ему подняться на собственное крыльцо и войти в просторный вестибюль первого этажа, смахивающий на магазин. На комодах штабелями громоздились головы сахара, рядом высилась стена из бочек, лежали стопки картонных коробок, из которых торчали какие-то кружева. Тальен и художник Бойи, взлохмаченный, но затянутый в узкий серый редингот, терпеливо ждали приема. Первый сидел на двухколесной тележке с черносливом, второй разглядывал турецкую трубку жасминового дерева, которую взял из коробки с ей подобными.
— Я опоздал или это вы явились прежде времени? — не без развязности обратился к ним Делормель. — Что вы хотите! За столом у Барраса невозможно перекусить за десять минут!
— К вашим услугам, — художник отвесил поклон.
А Тальен промолвил:
— Хочу предложить вам славное дельце, Жан-Матье.
— Отлично. Пройдемте в гостиную, нам будет удобнее потолковать там.
Впрочем, гостиная первого этажа, как выяснилось, была загромождена не меньше вестибюля. Под потолком, расписанным амурами и голубками, между четырех шкафов, поставленных спина к спине, были втиснуты с полсотни зеркал. Золоченые консоли и порфировые вазы, наваленные в беспорядке, скрывали камин. Делормель плюхнулся в кресло, обитое гобеленом, и, в то время как лакей надевал на него домашние туфли, стал объяснять художнику, чего именно он от него хочет:
— Видите на стене эти портреты?
— Разумеется, сударь. Похоже, фамильные.
— Так и есть.
— Вон тот рыцарь с орлиным взором — один из ваших предков?
— Увы, нет. Эти портреты я прикупил у торговцев с набережной, однако хочу, чтобы вы присоединили к ним мое собственное изображение, причем в такой же примерно позе.
— Так получится правдоподобнее, — с усмешкой обронил Тальен.
— Мне того и надо.
— Легче легкого, — заверил живописец. — У вас интересная физиономия.
— Сколько времени это займет?
— Два часа позирования.
— И будет сходство?
— О, вы скажете: «Это не портрет, это зеркало!»
— В добрый час! Сколько?
— Шестьдесят ливров.
— Пустячок!
— В звонкой монете.
— Само собой, ассигнаты уже стали дешевле бумаги, на которой их печатают.
— И когда я смогу приступить?
— Незамедлительно.
Художник приготовил холст и краски, показал своей модели, каким образом надлежит сесть, чтобы оказаться лицом к свету, льющемуся из огромных окон, распахнутых в сад. Таким образом, Делормель, спрашивая Тальена, какого рода дело привело его сюда, уже старался не шевельнуться.
— Целая гора мыла.
— Хе-хе!
— Торговец прохладительными напитками, который промышляет и мылом, требует за него весьма разумную сумму, но…
— Но надо оплатить вперед.
— Вы угадали.