И если это не происки внеземного происхождения, то источник этих видений находится в нем самом. Раньше его селениты разнообразием не отличались, были все на одно лицо.
Этот Сережечка - сам существо сверхъестественное. Черт, может быть. Скликал всех чертей на мою голову.
Действуя быстро, как будто от этого жизнь зависела, а возможно, это и было так, он задвинул запоры. Потом поднял с полу кусок угля и начертал на дверях крест. Хотел еще написать какое-нибудь заклинание, но ничего церковнославянского, кроме 'отверзи ми двери', в голову ему не пришло. В данной ситуации это не годилось, и он, нажимая и кроша уголь, написал: 'Посторонним вход запрещен'. Но тут же затер рукавом приставку 'за-', заменив на 'вос-' - показалось ему, что так запрет будет выглядеть более категорично. Немного подумав, исправил 'по-' на 'поту-' - ради конкретности. 'Потусторонним вход воспрещен'. Вот так.
- Кочегар! Выходи!
- Выходи, подлый трус!
- Тута вас додж дожидается! - взялись приятели за привычный репертуар.
- Ат-творяй территорию!
- Убирайтесь отсюда, - собравшись с духом, крикнул им Павел. Голос его был слаб, сипл. - Я вас не звал.
- Сережечка!
- Ась?
- Мы теряем аплодисменты!
- Тут-та вас додж дожидается!!!
- Я приказываю снять оборону!
- Ат-творяй территорию!
- Да отстаньте же от меня, козлы! - уже более громко выкрикнул Павел.
- Мы! Козлы?! Ну, жопа безмозглая! Держись за свои фаберже!
- Погоняй артиллерию!
Тут же в дверь грохнуло, искры проникли в щель, словно в нее головешку бросили, а скорее - хоть и сверхъестественнее, но достовернее - очередная горгона или адамова голова врезалась в неё с разгону. Грохот повторился еще и еще - удары посыпались.
Однако атака горгон продолжалась недолго. После минутного затишья в центре двери появилось - сначала крохотное, но расплывалось все больше - красное пятно, словно кто-то пытался прожечь металл струей пламени. Но туалет догорал, негде стало черпать огонь, и напрасно надувал щеки горгона, разгоняя струю. Пятно, остывая, стало темнеть, размягченный металл затвердел, не оставив даже окалины.
Потухшая головешка, сопровождаемая криком: 'Нихьт шиссен!', влетеа в окно, ударилась о котел и забился птицей, которая, пометавшись - Павел дважды отмахивался от нее, когда она проносилась совсем близко - выпорхнула в окно. В дверь опять что-то грохнуло, потом ударило в стену и рассыпалось искрами. Это раздосадованный Сережечка, крича что-то немецкое, разбрасывал останки уборной.
Телефон звонил, и уже давно, заливался валдайскими колокольцами, которые начинали сердиться. Павел бросился в бытовку на его обозленный зов, обрадовавшись тому, что есть у него это средство коммуникации, что обнаружилась с реальным миром реальная связь.
Войдя, он бегло и почти непроизвольно взглянул в зеркало - идентифицировать себя, убедиться в собственной подлинности - и зеркало не отказало ему, но наряду с безумным кочегаром, измазанным сажей, отразилась в его амальгаме какая-то нечисть, корчила рожи из-за плеча - так что лучше бы и не взглядывал. Схватив трубку, он оглянулся, но за спиной, разумеется, никого не было.
- Котельная номер семь! - хотел, было, отрапортовать Павел, но голос его пресекся.
В трубке слышалось чье-то сопенье да осторожные потрескивания, как если бы где-то провода линии пересеклись и обменялись искрами, или забрался жук под мембрану и никак не мог выбраться.
Разумеется, не это лишило дара речи Борисова. Связь у нас до сих пор оставляет желать лучшего. И ничего сверхъестественного в сопении и потрескивании не было. Но голос не давался ему. Павел вдруг стал нем. Не мог извлечь даже мычания. Не исключено, что и с абонентом на том конце провода творилось тоже самое. Так, обоюдно сопя, они занимали линию почти минуту. У Павла даже мелькнула дикая мысль, что сопящий абонент на дальнем конце провода - это сам Борисов и есть. Павел в смущении положил трубку. Оглядел стол. Обе бутылки из-под коктейля были пусты, несколько банок с закуской вскрыты, одна - опрокинута и пуста.
За стенами котельной несколько успокоилось, однако раздавались еще отдельный вкрики.
Телевизора нет. Обломки табурета на полу у стены. Он присел на оставшийся, но тут же вскочил: звонок взвизгнул, словно, свинья которой хвост накрутили.
Хвост... Ремень валялся у лавки. Он его поднял, положил на стол.