- Ну хорошо, - сказала девица, - не хотите секса - не надо. Давайте просто с вами поразговариваем. Меня Зина зовут, а вас?
Стоны участились, словно интимный процесс на коротком дыхании подходил к концу.
- Кто это стонет так? - не удержался от вопроса Павел.
- Ангелина Андреевна. А рычу я. Может быть, с ней хотите поговорить?
'И филина, и ибиса, и лебедя, и пеликана...'
- А кто там у вас бубнит?
- Пока никто. Но если хотите, я вам бубнить буду.
Очевидно, бормотание происходило из другого источника и накладывалось контрабандно на платный звонок в результате какой-то непонятной интерференции.
- Реагирует, Зин?
'И сипа, и рыболова...'
- Да хрен его знает. По телефону не видно, что у него на роже написано.
'И цапли, и зуя, и нетопыря...'
Стона столь страстного, в котором и удовлетворение, и горечь разочарования, и обещанье отмщения вместе слились, Павел за всю свою жизнь не слышал.
- Нетопыря... - по-русски повторил Павел и тихо повесил трубку.
Странно, но бормотание не прекращалось. И даже стало гораздо явственней.
'Не ешьте никакой мертвечины; иноземцу, который случится в жилищах твоих, отдай ее, он пусть ее ест, или продай ему...'
Он вспомнил про проглоченный язык, и сразу понял, кто, а вернее что, и не где-нибудь, а внутри его бубнит и бормочет. И едва успел выбежать из бытовки, как его вырвало. Язык долго не показывался и даже издевательски хохотал, и прошло немало минут, прежде чем удалось стравить его на кучу угля.
Павел, брезгливо воротя нос, взял его на лопату и закинул в топку. Бормотание прекратилось.
Теперь слышно было, как разыгрывалась поземка, бросая в дверь что-то сыпучее. Как работали насосы да погромыхивала турбинка вентилятора за двустворчатой дощатой дверью. Но кроме этих звуков, воспринимаемых как привычный фон, доносились и другие. То словно кто-то вздохнет глубоко-глубоко. То хихикнет за левым плечом. То стоны Ангелины Андреевны раздадутся за первым котлом. Эхо билось о стены. Шорохи, шелестенья, шепоты. Но снаружи было относительно тихо.
Тут он опять вспомнил про щель, что существует под дверью. Он взял со стола ремень, рассмотрел. Пряжка была размером и весом с армейскую, залитую свинцом. Только вместо звездочки была какая-то харя с открытым хайлом. Он намотал ремень на руку и, вооруженный, пошел проверить дверь. И своевременно: под нее что-то просунулось. Остаток пламени, бесформенный, бледный, подталкиваемый поземкой, увлекаемый сквозняком, пытался протиснуться в помещение. В тамбуре было сумрачно, и пока Павел приглядывался, это блеклое существо успело значительно преуспеть в своих пиратских попытках, и даже обрело очертания человеческого туловища, и теперь, сопя, протискивало поясницу и зад.
Испуганный, он хлестнул по этому плоскому существу пряжкой - безо всякого, однако, вреда для него, потом еще и еще, потом сорвал висевший у самого входа огнетушитель, пустил струю. Огонь - если это еще можно было назвать огнем - съёжился, и шипя, выскользнул прочь.
И тут за дверью все взвыло. Ветер взвился, налетел. Павел забросал щель углем и опять влез по лестнице. Выглянул.
Ветер нарастал крещендо, куражился и куролесил, и вместе с этим потусторонним ветром множились чудища, сбивались в полчище, словно их вихрем со всего света сметало сюда. Слетались ведьмы на праздник полуночи, вздымали, вздували, вздевали воздух - демоны-вурдалаки-дракулы, худые духи да жертвы мокрух.
Шныряли вокруг котельной, словно обделенные приглашеньем, не включенные в список званых гостей, или хуже того - из списка оного за мерзостный вид исключенные.
Может быть, и сам сатана сотоварищи с ними шнырял - видно было не очень отчетливо сквозь метельную муть. Селенитов вот только средь этого разнобесья не было. Что-то запаздывала сия сволота.
Некоторые имели человеческие образы и даже вполне узнаваемые: Юрка был, Елизаров, давешний мент. А может у них и эта особа с собой? Но нет, как Павел ни вглядывался, той женщины, красивой весьма, что являлась ему накануне, не было. Зато рэппер и его арматурщики резвились вовсю. Павел удивился: неужто уже мертвы? Рэпперы держались отдельно и с рэйперами не смешивались.
Ополчились покойники, ополканились. Некоторые явились в мундирах, а иные в гробах.
Небо было непроницаемо черно, скрывая мирные миры и галактики, и казалось, что эта демоносфера - все, что осталось от мироздания.
Глаза слезились, сущности множились, словно дым, а не ветер ел глаза, а чад порождал исчадья - все эти ужасы, от греческих до готических, от готических до тех, с которыми еще недавно пил.