«Ишь ты, Фрида Абрамовна!» — думал Давид, пока директриса что-то суетливо тараторила. «Пигалица пигалицей, а туда же, вон как аккуратно брошечку пустяковою носит, безделушка-то видать ещё довоенная. Да и вся она какая-то несовременная, одета чистенько, с достоинством, но как старомодно и бедно! Не то что моя, попробуй не купи новою цацку или туфли, мало что в постель не допустит, так ещё и мамочку свою науськает. Та как на похоронах начнёт завывать, «кака у ейной дони погана доля с нехристем жити», завывать будет долго и заткнется только когда пообещаю на Чёрное море отправить обеих… А лапка у этой Фриды какая худенькая, как у птички, только теплая и коготок коротенький. Аккуратная ручка, хоть и не холёная, а косточки на пальцах как у моей мамы выпирают. Наверно у жены сейчас такие же были бы». Женой Давид называл только ту, погибшую, с которой стоял под Хупой перед Б-гом и людьми. Нынешнюю, с которой перед ЗаГСом и товарищами он солидно и отстранённо называл супругой.
Отбрехав положенное, директриса казённо изрекла «Ну, товарищи, полагаю, разговор вам предстоит серьёзный, я бы сказала — судьбоносный», красноречиво взглянула на вымпел с профилем вождя пролетариата и удалилась, покачивая шариками алых бус и как бы невзначай задев Давида тем, на чём они возлежали. За время её манёвров он вернулся в роль Дмитрия Исаковича, и оставшись наедине уже готов был начать сеять доброе-вечное, как вдруг Фрида с местечковой прямотой спросила «Ды бист аид?»("Ты еврей?" - идиш). Додик аж поперхнулся заготовленной парт-агитацией. «Вус дин намэн?»("Как твоё имя" - идиш) продолжила она, посчитав его ошарашенное молчание удовлетворительным ответом на первый вопрос. «Дмитрий Исакович» представился он ещё раз, но теперь почему-то переставив ударения на идишский лад. Фрида подняла брови и посмотрела на него с учительски-материнским недовольством.
«Давид», - извиняющимся тоном произнёс товарищ первый секретарь и был принят. «Додик?» напевно-вопросительно произнесла Фрида как будто узнавая дальнего родственника или друга детства. Дмитрий Исакович покраснел как вымпел, на фоне которого стоял и подумал о том, что в последний раз краснел именно в бытность Додиком. Отпираться было глупо и вообще эта худенькая, явно битая жизнью женщина, вполне могла быть его сестрой, если бы родилась на пару лет раньше да в Кишенёве. И как хорошо, что не родилась она там, а то и она лежала бы сейчас в лесах у Дурлешты.
Прокрутив всё это в голове за пол минуты, он миролюбиво согласился: «Додик». Фрида так и не поняла, как при её-то робости тогда повела себя столь отчаянно и даже нахально. С того времени их жизни круто изменились. Об этих изменениях знали только они, а внешне всё оставалось по-прежнему. В партию Фрида так и не вступила: оттепель Хрущёвская, план по кукурузе, в общем — обошлось. От мужа тоже не ушла, ибо тогда и Додик жаждавший воссоединения развёлся бы, а зная характер его «супруги» Фрида не сомневалась, что развод будет стоить ему и работы и партийности, то есть всего, что он достиг. Главное, она всё не верила в свое неожиданное счастье, в то, что нужна ему, в его любовь, в то, что став повседневной жизнью сказка не разобьётся вдребезги .
За поздней своей, первой и единственной любовью Фрида проглядела дочку. Все мысли её теперь были поглощены Додиком, а время по прежнему было под завязку нагружено работой. Но даже когда поздно вечером она поднимала глаза от тетрадей в ней была женственная нежность, а никак не хозяйственная хлопотливость или материнская забота. Да и внешне она изменилась, глаза засветились, пополнела, даже цвет лица появился, это в пятьдесят-то лет! Муж, просвещённый всё теми же доброжелателями о причинах мечтательных взоров жены только крякал, плевал прямо на пол и уползал на чердак по совсем уже шаткой лестнице. Дочь была предоставлена самой себе, что в возрасте дурнадцати девушкам особенно противопоказанно.
«С пути сбилась девка» вздыхали одни соседи, «Дурная кровь» повторяли за Фридой другие. «И куда только мать смотрит?» «Известно, куда»…, а дальше змеили шёпотом «шу-шу-шу». Именно это «шу-шу» и заботило Фриду больше дочкиной судьбы, ибо про то, что из дочери ничего путного не вырастет, она ещё в её детстве поняла, а вот сплетни доходившие до ушей «супруги» сулили серьёзные беспокойства Додику. Кроме того они грозили разлучить влюблённых аж на 21 день – Давидова тёща к тому времени померла и в порядке компенсации морального ущерба с супругой теперь ездил к морю он сам.