Чеп сел ужинать. Опять творения Вана: «пастушеский пирог» — картофельная запеканка с мясом, жареная фасоль, брюссельская капуста, бисквит со взбитыми сливками. Вид у Чепа был задумчивый. Казалось, он все порывается что-то сказать, но сдерживается.
Бетти, вернувшись к своему вязанью, добавила из кресла:
— И в полицию не ходи.
Спал Чеп плохо. Утром «ровер» опять не завелся, но это уже не было знамением — как и то, что паром качнула волна от грузового парохода, как и нефтяная пленка на воде бухты, плавающий в гавани мусор, пристальные взгляды пассажиров, — ничего зловещего вокруг не ощущалось. Чеп знал, что именно не в порядке, — но как уладить дело?
У двери кабинета ждала Мэйпин с благочестиво-страдальческим лицом.
— Вы звоните в полицию, мистер?
— Я навел кое-какие справки.
Мэйпин мгновенно догадалась, что он лжет.
— Почему вы не звоните в полицию, мистер?
— Потому что А Фу, возможно, у своих родственников.
— Здесь у нее нет родственников. Только я. Вы можете пойти увидеть мистера Хуна?
Чеп процедил:
— Мы не можем просто так обвинять людей в преступлениях.
С Хуном он объясняться не хотел. Рука не поднималась набрать его номер. Чеп мешкал, сам не зная, что его удерживает. Страх, что ли? Рассказанная Монти история о жестокой мести гонконгскому адвокату, изрубленный труп в железной бочке — все это вселяло опасения.
Какое-либо официальное расследование, возможно — да что там, наверняка, — повредит сделке по «Империал стичинг». Даже спрашивать Хуна об исчезновении А Фу и то не стоит. Китайцы нюансов не понимают и просто так ничего никогда не делают. Одно слово все испортит, и мать — которая мысленно уже выехала из Гонконга и, более того, мысленно обосновалась в солидном эдвардианском особняке на набережной в Сент-Леонардсон-Си — обвинит в срыве сделки именно Чепа.
Чем больше крепли подозрения Чепа, что Мэйпин права и мистер Хун причастен к исчезновению А Фу, тем меньше ему хотелось что-либо выяснять. Если совершено преступление… вообще неясно, что делать.
10
Итак, мать никаких полезных советов не дала — потому что ревнует, а также чувствует неопределенность своего положения, рассудил Чеп. Говоря «Не встревай», она словно бы бросала ему вызов: дескать, только попробуй ослушаться. С годами — Чеп считал, что под давлением Гонконга, из-за своей отшельнической жизни на Пике, — она все чаще старалась при каждом удобном случае испытывать его сыновнюю преданность.
Хотя для вящей убедительности Бетти царственно вскинула голову, величественной она не казалась: все равно у нее не лицо, а сморщенная черепашья мордочка, шея жилистая, нос — вечно сующийся в его дела нос — горбатый; словом, она странно походила на жалкую, беззащитную зверюшку из Красной книги.
За ее словами таился негласный, подразумеваемый приказ: «Если ты мне верен, делай, как я велю».
— Мистер Хун, — произнесла она, явно размышляя вслух; улыбнулась и прищурилась, словно вызывая из памяти его лицо. — Даже если тебе кто-то расскажет со всеми доподлинными подробностями, что у китайца на уме, все равно ничего не поймешь.
Чеп, уставившись на нее, слышал только одно: «Делай, что велю».
— Когда я была девчонкой, мы всегда говорили: «Он полоумнее китайца, а у китайцев нет ума». Это что-нибудь да значит, Чеп.
Это значило, что она никогда не вступала ни в какие отношения с жителями Гонконга. И верно: хотя она и спускалась с Пика, чтобы играть на скачках в «Счастливой долине» или Ша Тине, ходить по магазинам, посещать банк, пить чай в вестибюлях отелей или завтракать в Красном зале Гонконгского клуба с кем-нибудь вроде Монти, она вращалась в кругу англичан, а китайцев всерьез не принимала. Китайцы преуспевают в торговле, потому что не закрывают своих лавчонок до полуночи; это же беженцы, им нечего терять. В отличие от англичан, они не знают ни досуга, ни хобби, ни удовольствий. Играть на скачках или в казино китайцев толкает страсть к саморазрушению. Для спорта у них «кишка тонка». Магазины англичан строго соблюдали цивилизованный распорядок закрывались ранним вечером, не работали после обеда в среду, а также в субботу и воскресенье. Англичане — правители, а китайцы — их подданные. Народы — подданные Британской империи всегда были загадкой, разве не так? Китайцы — вообще загадка из загадок, непроницаемая, как их косые глаза. Они в зоне вечной нерезкости, и чем ближе к ним подходишь, тем сильнее расплываются.
— Меня это не затрагивает, — повторяла Бетти.
За время жизни Чепа — почти полстолетия — гонконгские китайцы отдалялись, становясь все многочисленнее и непонятнее, пока наконец не превратились в непостижимую тайну.