Знать об этом и заставить Луку рассказать — две большие разницы. Вряд ли Лука когда-то об этом кому-то говорил. Странно осознавать, что даже тем, у кого куча денег, не избежать болезней и утрат. В конце концов, все мы всего лишь люди.
Интересно, оплакивал ли его отец их мать, в отличие от моего? И какой она была? Неприятное чувство тяжести возникает в животе. Судьба наших семей, переплетенная так токсично, привела к смерти моей матери. Ненавидела бы она меня за то, что я здесь, с Лукой? Поняла бы мои мотивы?
Даже я уже не уверена, что мои действия оправданы.
Живот предательски урчит, и я чувствую, как щеки начинают пылать.
— Когда ты в последний раз ела? Если не считать мусорные «Твинки», которыми ты питаешься, — Лука тоже приподнимается на локте, всматриваясь в меня.
— Эй! Вообще-то они питательные. Но я, так и быть, великодушно пойду навстречу. Я откажусь от них, когда ты снова начнешь есть морепродукты.
Он скривился, и я, запрокинув голову, смеюсь, пока не замечаю, как Лука наблюдает за мной со всей серьезностью, как будто ему предстоит сразиться с целой армией.
— В чем дело? — Спрашиваю я.
Он выглядит неуверенно. Впервые вижу такое выражение на его лице.
— Я только что понял, что никогда не слышал, как ты смеешься по-настоящему. Тебе стоит делать это почаще.
Между нами повисает странное напряжение. Слишком близко, слишком интимно. Как будто я открываю что-то в себе, хотя все, что Лука должен был увидеть, — это маска, которую я так тщательно выстраивала годами.
— Тебе бы тоже не помешало, — парирую я.
Он улыбается медленной высокомерной улыбкой, и я благодарна ему за то, что она разгоняет беспокойство в моей груди.
— Может, мы просто созданы для того, чтобы вместе быть двумя несчастными ублюдками. А теперь пойдем.
Он подхватывает меня на руки, прижимая к своей груди. На мне нет ничего, кроме его рубашки.
— Куда это мы?
— Кормить тебя, конечно, — отвечает он невозмутимо, уверенно шагая в сторону кухни и усаживая меня на высокий стул у барной стойки.
Я мельком смотрю на часы — три утра.
— В такое-то время?
Лука рыщет по кухне, будто впервые открывает для себя собственную кладовую.
— Ты вообще хоть раз готовил или тебя всегда кормят?
Он невозмутимо пожимает плечами, находя пакет муки.
— Готовил пару раз. Пойдем на компромисс и приготовим что-нибудь сладенькое.
Я смотрю на него в полном недоумении, пока он вытаскивает ингредиенты. Что-то завораживающее есть в том, как мужчина его роста и силы орудует на кухне. Мой взгляд скользит вниз по его широким плечам и задерживается на заднице. Этот мужчина…
— Прекрати пялиться на мою задницу, Ара, или мы никогда не поедим.
Прикусив нижнюю губу, я только и могу, что сдержать улыбку. Когда Лука раскладывает ингредиенты и начинает их смешивать, я делаю предположение.
— Блины?
— Верно, — подтверждает он, размешивая тесто.
Я щурюсь на него, как будто сейчас он признается в розыгрыше или появится фокусник. Однако он абсолютно серьезен.
— Как ты научился печь блины? — Спрашиваю, не веря своим глазам.
Он пожимает плечами, как будто это мелочь:
— Помню, как впервые приготовил их с мамой, когда мне было шесть. Она сказала, что это рецепт ее матери и я его никогда не забывал.
У меня сердце замирает. Хочется задать ему кучу вопросов, но я знаю, что, если начну, он тут же закроется. Мы все еще те же люди, которые могут разрушить друг друга. Единственное, за что я не могу ненавидеть Луку, за то, что мы оба скорбим по матерям.
Мне вдруг интересно: был бы Лука другим, если бы его мать не умерла? Если бы моя мать осталась жива, я точно знаю, что была бы другой. Хотя, возможно, это всего лишь оправдание моей хитрой и циничной натуры. Возможно, я все равно была бы такой, с ней или без нее.
— Расскажи мне о своей матери, — тихо прошу я, не уверенная, что он вообще ответит.
Его синие глаза сталкиваются с моими. Кажется, что он сейчас просто сменит тему, но, к моему удивлению, Лука отвечает прямо и даже немного жестоко, не переставая при этом перемешивать тесто.
— На самом деле особо нечего рассказывать. Она была полной противоположностью отца. Добрая и щедрая, но могла быть жестокой, особенно когда дело касалось семьи. Но я никогда не видел, чтобы она брала в руки оружие — в этом не было необходимости, пока отец был ее щитом. Единственное, от чего он не смог ее защитить, — это от рака последней стадии.