Марион закурила, выбросила спичку в окно.
— Как всегда. — Она пожала плечами. — Ты же понимаешь.
Она подперла щеку рукой, внимательно наблюдая за Эдди, который ходил по комнате, переставлял вещи, передвигал, притворяясь, будто ищет что-то. От этого взгляда он почему-то почувствовал себя виноватым, словно ей было известно что-то уличающее его, хотя уличить его было не в чем. Она спросила, скучал ли он по ней, и так на него посмотрела, что Эдди опять невольно подумал: она знает больше, чем говорит. Он ответил, что не скучал, что они еще не женаты, и Марион рассмеялась нервным пронзительным смехом, как будто он сказал какую-то нелепость.
— Ты ездил к своей маме? — спросила она.
— Угу, — кивнул он, глядя в окно, — но ее не было дома.
От Марион пахло мылом и потом. Они поцеловались. Уши у нее были холодные. А ногти коротко подстрижены. Ведь она их грызла. Что-то между ними было не так. Эдди чувствовал. Ему казалось, она уезжала очень надолго, хотя прошла всего-то неделя. В самой глубине души он рассчитывал, что никогда больше ее не увидит. Может, даже надеялся. А может, и нет. При ней он смущался, мысли путались. По крайней мере, это он знал наверняка.
Она поинтересовалась, что он делал в ее отсутствие и почему она ни разу не застала его, когда звонила.
— У тебя есть другая женщина, Эдди Вираго? — спросила она, ущипнув его за руку, да так сильно, что он поморщился от боли и хлопнул ее по пальцам.
Он рассказал о новой группе, об ужасной вечеринке, вообще обо всем. И, рассказывая о вечеринке, смеялся, хотя она, похоже, не понимала над чем. Он чувствовал себя каким-то образом причастным к этому безобразию, а потому говорил о своих друзьях язвительно и резко, стараясь отмежеваться от них. Но что бы он ни говорил, на ее лице по-прежнему играла недоверчивая усмешка. Она сказала, что друзья у него — придурки, и, к удивлению Эдди, его это задело. Он вроде и сам знал, что они придурки, но как-никак друзья есть друзья.
Когда она ушла в ванную, Эдди сел на кровать и принялся листать ее журнал. На внутреннем развороте была черно-белая фотография, лицо на фотографии показалось ему знакомым. Господи! Значит, на сей раз Джимми был прав.
«Как важно быть Саломеей Уайлд» — возвещал заголовок. С минуту Эдди смотрел на фотографию. Она и правда очень красивая, теперь он сам видел — гладкая кожа, прелестный рот. «Правильно это или нет, — гласила подпись под заголовком, — но мне нравится быть собой». Эдди бросил журнал в корзину.
— Воображала чертова, — буркнул он.
Мистер Патель был, как он сам выразился, на седьмом небе от счастья. Он так обрадовался возвращению Марион, что даже принес в комнату букет пышных зеленых гвоздик и сказал ей, что очень ее ждал и что с огромным удовольствием говорил с ее родителями. Потом они уселись на кровать и начали просматривать список ее обязанностей, выяснять, где мистер Патель держит принадлежности для уборки, обсуждать часы работы Марион и прочие детали. Мистер Патель говорил взволнованно, точно опасался, что Марион передумает и снова уедет. Он все время приглаживал свою блестящую черную шевелюру и твердил: «Вы уверены, вас это устраивает? Вы уверены, что все понимаете?» — касаясь при этом запястья Марион.
Эдди взял гитару и пошел к двери. Он вдруг почувствовал прилив вдохновения. После бесплодных собеседований на него всегда накатывало вдохновение. Марион спросила, не намерен ли он снять костюмные брюки и надеть что-нибудь другое. Он ответил, что нет.
— Испортишь хороший костюм, — с упреком сказала она. Эдди пообещал переодеться позже. Мистер Патель сказал, что если, бог даст, разбогатеет, то сможет покупать костюмы каждый день. Марион сардонически фыркнула. Такие смешки получались у нее мастерски. Лучше, чем у Эдди, а это кое-что значит.
— В случае чего, — сказал Эдди, — я на крыше.
Эдди так и не овладел по-настоящему искусством игры на гитаре. Знал только аккорды, да и то не все. А из сольных партий мог исполнить всего лишь три-четыре, которые слизнул у «Клаш», причем даже тут ему приходилось жульничать, чтобы добиться твердости руки. Его кумиром среди гитаристов был Джо Страммер. Если не удавалось играть на всех шести струнах, тот просто не обращал на это внимания. Виртуозом Эдди отнюдь не назовешь, да он и не метил в мастера, в этом не было необходимости.
Он сидел на крыше, пытаясь разучить секвенции позаковыристей, пока не заболели подушечки пальцев и не устало запястье. Тогда он остановился и принялся покусывать мозоли на кончиках пальцев — профессиональные мозоли гитариста, — ощущая на языке кисловатый привкус пота и стали.