— Потрясно! — гудел Брайан. — Полный улёт!
Джинджер и Клинт откупорили бутылку текилы. Эдди сидел, обхватив голову руками, улыбался и думал только об одном: если б здесь были Дин Боб и Дженнифер. Если б они видели все это.
Потом они вышли в зал и сели за столик к Марион и ее подругам. Джинджер выглядела, как никогда, спокойной и умиротворенной. Анджела сказала ей, что она выступила классно.
— Мне эта песня больше всех понравилась, — сказала Анджела, — та, которую пела ты.
Джинджер сказала, что песню сочинил Брайан, так что хвалить надо его. Нет, главное, как Джинджер это спела, ответил Брайан. Клинт, уже под градусом, объявил, что они все выступили клево.
Марион стиснула руку Эдди и сказала, что он был выше похвал.
— Я просто ушам своим не верила, — сказала она. — Ты вправду был очень хорош.
Эдди ответил, что ничего удивительного здесь нет. Марион протянула ему кассету. Мэй Роуз все записала. Эдди пустил вокман по кругу, и они все по очереди прослушали запись, завороженно улыбаясь. Брайан щелкал пальцами в такт. Клинт выглядел так, будто вот-вот умрет от счастья.
Через полчаса паб загремел приветственными криками, свет погас.
— Господа, леди и джентльмены, — объявил Славный Шеймус, — настало время главного события. Приветствуйте в «Гордости Эрина», — тут Славный Шеймус вильнул бедрами, — знаменитых «Ольстерских псов»!
Зажглись огни, трилистник вспыхнул зеленым, по периметру сцены засветились оранжевые и белые неоновые лампы. Громыхнули аплодисменты. Прямо как взрыв.
«Ольстерские псы» оказались двумя мужчинами средних лет, с усами, в одинаковых аранских свитерах. Ударник выглядел как персонаж ролика о вреде курения — серое, худое и печальное лицо, кожа маской обтягивает череп. У него была изрядная лысина, но с одного боку он отрастил длинные рыжеватые волосы и прикрывал ими лысину. Жуткое зрелище. А когда он встряхивал головой и волосы спадали на ухо, вид был вообще страшный. Каждый раз, когда такое случалось, он прерывал игру, поправлял прическу.
Второй парень играл на электрооргане со встроенным «шагающим басом». Этот толстяк носил белые туфли из искусственной кожи и облегающие белые брюки, из которых свешивался живот.
— Добрый вечер, Килбурн, — рявкнул он после первого номера программы, — рад вас всех видеть снова.
На сцену принесли кружки с пивом.
— Отлично, — сказал клавишник, — брось еще монетку в музыкальный автомат. — После каждой шутки следовала короткая барабанная дробь и звон тарелок.
— Хотите хорошую штучку? — осведомился толстяк. — Про то, как Пэдди идет в Донеголе по дороге, а? — Марион и ее подруги весело завопили. — Так вот, догоняет его на машине англичанин…
Снова крики и шиканье.
— Англичанин притормаживает и говорит: привет, Пэдди, как проехать в Донахади? А Пэдди отвечает: господи Иисусе, откуда вы знаете мое имя, сэр? Англичанин на это: я угадал, Пэдди, угадал. Тогда, говорит Пэдди, думаю, вы и дорогу в Донахади угадаете.
Снова барабанная дробь и хохот.
Группа сыграла вступление, которое толпа встретила радостным ревом.
Теперь зал был набит до отказа, гудел ирландским акцентом. Жаркий воздух насыщен запахом пота и табачным дымом. Джинджер с трудом протолкалась к бару. Небритые мужчины в джинсовых куртках ходили между столами, продавая «Республиканские новости» и «Ирландскую борьбу». Назойливые девицы в кожаных жакетах собирали деньги «для движения». «Ольстерские псы» пели:
Голоса раскатывались по залу, отбивались от стен. За стойкой Славный Шеймус размахивал сжатым кулаком и подпевал, закрыв глаза, прижав ладонь к груди, к сердцу.
Когда девушки, собиравшие пожертвования, подошли к их столику, Эдди был единственным, кто не внес свою лепту. Клинт с Брайаном и те что-то дали. Все промолчали, но Эдди чувствовал их взгляды.
— Разве ты не один из нас, Эдди? — наконец спросила Анджела. — Разве ты не гордишься борьбой своей страны?
Марион велела ей заткнуться.
— Не сегодня, — устало обронила она, — пожалуйста.
Конец ее фразы утонул в оглушительных аплодисментах. Эдди сказал, что об этом они поговорят позже.
— Просьбы есть? — донеслось со сцены.
— Отвали! — крикнул кто-то из темноты, и зал грянул хохотом.
— Сиди на месте, а я включу в сеть аппаратуру, — сказал клавишник. Снова лязгнули тарелки.