— Ага. И сколько там тебе понадобилось, чтобы…
«Стать нормальным». Конечно, вслух-то не говорю. Считаю мысленно — так, ему было десять, а Кани говорила — он в той лечебке семь лет, что ли, пробыл. Мне почти четырнадцать — авось, управлюсь лет за пять.
— Двадцать четыре года.
Клубы пара перестают лететь из рта. Нэйш приоткрывает глаза — и мне отсюда видно, как у него там вся радужка просинью порезана.
Жутко.
— Двадцать четыре года… с небольшим. До того, как Дар прорвался во второй раз. Я не прекращал заниматься после своей выписки, просто… это оказалось неэффективной стратегией. Может, из-за того, что не магия, а нечто иное. Сложнее. Коварнее. А может потому, что Дар — не болезнь. Его невозможно вылечить. Можно только сдерживать.
Клубы изо рта начинают лететь чаще. Потому что уже понимаю — к чему ведет. Потому что я же придумала, как всё можно исправить — а теперь вот получается…
— Ну так значит, я и буду… сдерживать.
— Правда? — спрашивает Нэйш, которого сильно интересуют собственные пальцы. — И сколько? Пятнадцать лет? Двадцать? Вечно? И готова поручиться за то, что однажды он не прорвётся — внезапно и бесконтрольно, с непредсказуемыми последствиями? Ты же понимаешь, что шансов на это даже слишком много: этот Дар склонен возвращаться. А ещё он очень прихотлив: может спасти тебе жизнь в момент опасности, а может унести чужие. Вопрос — насколько ты готова рискнуть. Ты готова рискнуть, Йолла?
Холодно-то как. И из груди что-то весь воздух выпустили. Ладони вон мерзнут. Я-то уж, когда Гриз сказала про наставничество, поверила — всё хорошо будет…
— Так что ж — и не убить эту дрянь ничем, — говорю, а в груди будто что-то рвется. Вспоминаются жуткие легенды про «сгоревших» варгов, и про тех, которые на крови варгуют, и про тех, с порченым даром, как я.
Дар погибает вместе с варгом, — говорила как-то Гриз…
Стало быть, я теперь навсегда такая. До самой смерти, чтоб ей быть поскорей. Ну, а как со мной иначе-то быть могло.
— Не совсем понимаю, почему ты решила обратиться именно к этому способу, — прилетает сверху.
Перед глазами — битые инеем травинки. Если цепляться за них — можно говорить ровно.
Если сунуть руки в карманы — они не будут трястись.
— Да потому что других способов нет, вроде как. Или я его… или я кого другого — а мне неохота быть варгом-убийцей. Вообще неохота. Слышала, в каких они дряней превращаются.
— Да. А варги, использовавшие Дар на крови, обычно сходят с ума и превращают животных в марионеток. Но Гриз…
— Я не Гриз! Я не ты! Я не справляюсь с этой дрянью, я с ней не родилась, и вообще я не хочу этого, понятно, нет?! Потому что каждый раз, как я… напробовалась, хватит! Была я дурой, что этого хотела, а теперь поняла, какое оно — и не хочу! Не хочу! Быть! Варгом!
Горло дерёт — как простудилась. Слышу сама себя — диву даюсь, что это из меня полезло. В последний раз, наверно, лет в пять так орала, когда у бати стащила бутлю и вискаря отхлебнула. Тоже… думала, хорошее дело, а оказалась — жгучая гадость.
Тру щёки рукавом, и нос тоже — какая уж теперь разница…
— Я же не… хотела, — говорю со злостью в рукав. — И с Морионом… и вообще. Ким говорит — это несправедливо.
— Он отчасти прав.
Нэйш теперь усаживается на то самое бревно, с которого я недавно подхватилась. Вытягивает ноги — будто отдохнуть решил.
Я решаю, что сейчас вот еще немного послушаю — и пойду себе к Киму. Он, наверное, в мастерской. Со своими механизмусами или над чертежами. Вылезет перемазанный в масле, про формулы расскажет чего или отвертку попросит подать. Может, фыркнет насчет этого «отчасти».
— Отчасти — потому что и среди «пустых элементов» равенства нет. Всё равно кто-то будет более… одарённым. И ему придётся решать — что с этим делать. Развивать ли потенциал. В каком направлении двигаться. Или обучиться чему-то и потом это не использовать.
— Не… использовать?
В пальцах у Нэйша быстро-быстро мелькает лезвие ножичка — перекидывается так и этак, скользит между пальцами, выблескивает…
— Если подумать — в истории ведь тьма примеров. Когда маги, сперва овладев собственным Даром, добивались успеха на другом поприще. Где их Дар только мешал. Тот же Йенд, основатель лечебницы, был Мечником. Или Стрелком? Что-то не связанное с целительством, в любом случае.
Чуть-чуть усмехается, а сам-то всё за ножиком следит. Ну, и хорошо: не видно, как я рот разинула. Сквора б заглотнуть, наверное, сумела.
Потому что как же это я так не додумалась сама?
У нас ученики-то такие были. Которые азам научились, а использовать Дар и не хотят — слишком прежнюю жизнь ценили.
А Нэйш их учил.
Може, Гриз его выбрала не только за то, что он как я — тоже убийца.
— Так как ты научишь меня им владеть, — спрашиваю я уже совсем тихо, — если я теперь… каждый раз больно им делаю, или…
Варги-то потому из общин своих убийц и изгоняли. Знали, что это вроде бешенства. Если уж раз убил — без шансов, что остановится. Будет второй, третий, четвертый…
— А это уже моя забота, Йолла.
Может, он будет… на умирающих меня тренировать, или как? Чтобы они не мучались, чтобы… не так страшно, или…
— Ким говорит — смерть может быть милосердием.
— Ну надо же. До чего разумная мысль.
Нэйш теперь ухмыляется по-своему — ничего не разберёшь. Издевается, или как?
— Жду тебя завтра в восемь у временного загона номер три.
Теперь он поднимается — вид занятой по самое не могу. А я прям лопнуть готова — мамоньки, я ж помру до завтрашнего дня!
— Рихард! Ты меня этому будешь учить, да? Чтобы… убивать, но… не больно, чтобы… во благо? Чтобы… милосердная смерть?
Вид у него становится почти что оскорбленный.
— Не думал, что выгляжу как кто-то, кто может учить милосердию.
— А-а-а тогда…
— Учить тебя убивать я тоже не собираюсь. Во-первых, у нас есть устранитель, во-вторых, мне хватило обучения Кани и, третье, самое главное — у меня не получится. Потому что ты не убийца.
— А кто тогда, по-твоему?!
Мой вроде как новый наставник жмет плечами.
— Думаю, сама поймешь в процессе. Завтра в восемь. Не опаздывай.
Когда он уходит — я еще минут пять с разинутым ртом на месте торчу. Потом всё-таки иду к Киму — к Мел пока что не могу. Да и Мел же в зверинце, а мне пока туда дорожка заказана. Отогреваюсь в мастерской, подаю то одно, то другое — что попросит — а сама всё думаю. Насчёт Мориона, и насчёт обучения, и насчёт того — вот интересно, на ком он будет меня учить?
Ну там, единороги, фениксы, пурры…
И как это у Нэйша вышло, что я не убийца — а Морион что, просто прогуляться сходил?!
Хотя по меркам Рихарда — наверно, я вроде как пока начинающая еще.
* * *
Загон номер три недавно срубили — для всяких-разных временных животных. Он пустой, внутри вкусно пахнет деревом. Просторно, холодно, сквозь щели лучи повылезли.
Только я не особенно на лучи-то гляжу. Больше на подушки. Потому что это во сне разве привидится: Рихард Нэйш да две подушки в руках. Он еще с деловым видом взвешивает — какая получше.
— Ой, — говорю я вместо здрасьте. Потом смотрю на клетку, которая напротив Нэйша. И добавляю нехорошее слово.
В клетке сидит беда и воняет, как шнырок. Потому что там и есть шнырок — юркий, гладкий, шерстка коричневая в зеленые полоски. Лапы с тонкими пальцами. Глаза жалобные-прежалобные — у-у-у-у, погладь…
Только это наша местная знаменитость. Одиннадцать побегов, шесть испорченных клеток, четыре подкопа, а один раз он вообще в кладовке все яйца пожрал. Ну и пропасть покусанных рук, ног, пуговиц, вывернутых карманов и один почти что откушенный нос вольерного.
Шнырок Кусака — дрянь редкая, тут прямо все сходятся.
— Мы что, вот на нем тренироваться будем?! — спрашиваю я с тихим ужасом. Кусака поглядывает хитренько и растопыривает лапки — мол, здрасьте, заходите.
А если зайти и погладить — он сначала вам карманы вывернет, а потом горло перегрызет. Ну, или наоборот.
Нэйш показывает жестом — ага, на нем.
Кусака щерится до того зловредно, что меня тошнить начинает.
Ну, или это оттого, что он воняет, кто его там разберет.
— Так это ж самое… вроде как… соединение же лучше идет на том, с которым у тебя вроде как… единение… взаимопонимание.
Мел говорила — с Кусакой бывает взаимопонимание только у Гроски. Как у того, который везде пролезет, отовсюду сбежит, ну и еще может сожрать столько, сколько три себя весит. Гроски к нему и питает нежность — говорит, такой вредной твари в жизнь не встречал.
— В данный момент, — говорит Нэйш и смотрит на шнырка брезгливо, — меня это не особенно волнует.
— Слушай, я уже пробовала с другими шнырками, и я им мозги здорово завернула, хотя Мел говорит — у этого вряд ли есть мозги… Или ты его выбрал потому, что у него и мозгов-то нет?!
— Ну, — говорит мой наставник и щерится даже страшнее Кусаки, — на самом деле потому, что его не жалко.
Дальше я хочу составить план — ну, как подготовиться, куда падать, чего делать, если совсем уж все плохо пойдет. И отдышаться. И попросить Рихарда отвернуться, а то мало ль что выйдет, с первого раза.
Бздыщ.
Перед глазами вдруг оказывается корытце с кусками морковки.
И в это корытце мне очень сильно хочется с размаху нырнуть. И я вроде как ныряю, да только не в корытце, а как в черный омут меня утягивает. Не вздохнуть, не выплыть.
В омуте — глухо, темно, и мечется что-то дикое, шебутное, голодное — Кусака, наверно. Хочет почесаться, хочет куда-то прорыться, еще чью-то ногу хочет тяпнуть, а еще ему страшно. Или это мне страшно, или нам двоим, потому что я теперь больше — не-я, а это, жуткое, дрянное, которое там, внутри меня поселилось — оно поднимается и хочет задушить, и я, вроде как, кричу, и эту штуку надо остановить… надо… вырваться, надо… вернуться, чтобы всё было как раньше, по-прежнему, по-преж…
Только что-то держит, вроде как топит, и вырваться не даёт, так что я барахтаюсь и ору, ору, что не хочу, не надо, стоп, и пытаюсь оттолкнуть и придушить черную дрянь, потому что она же непременно учует — где там Кусака, вот уже и чует, и сейчас поползет, схватит, удушит, скользкая гадина — стой, стой, стой…
Кусака тоже барахтается и верещит, и можно утопиться в страхе и злости, а черные щупальца не-меня ползут и ползут, а я могу только наблюдать и кричать, и хотеть остановить, и вырываться наружу из этой мерзости, которая — не-я, только вот она уже слишком близко и тащит меня за собой, и я знаю, что произойдет, не надо, не…
Потом оно бьётся в стену. Прозрачную, холодную, будто из льда изваяли: обползти — никак, и прошибить — никак, и не-я не понимает: как это то есть — тут стена? Потому что непременно надо изничтожить, надо, надо…
А Кусака-то он там, за стеной — тоже удивляется: что это тут за стены и всякие черные дряни, и поглядывает на мои пальцы — кусануть бы! — и думает, что, наверное, надо какую травку лекарственную от этого поискать, а не-я всё скользит-скользит ладонями по гладкому льду, смотрит помнит… а я-то где?
А, вот зачем была подушка, стало быть. Я на нее так удобно упала — прямо до вечера лежала бы.
Моргаю — в глазах все черные омуты с морковками пополам. Приподнимаюсь, гляжу в клетку.