ул, — у Кани на ладони — красный след укуса, зубы почти прокусили мякоть. — Я там папане оставила лепешек — чтобы было чем затыкать малому рот. Но вообще, папка пригрозил, что будет его в ответ кусать, так что этот Джейден малость угомонился… Так я о чем — мне люто хочется увидеть ту, которая породила на свет нашего неотразимого. Одно время, когда я с ним познакомилась — мне казалось, что это собрались боги после какого-нибудь похмелья, грохнула молния — оп, и они наваяли его уже сразу таким, как он есть. В теории есть смысл, а?
— Местами есть, — шепотом соглашается Гриз.
Кажется, в этот зал даже прошлое не осмеливается сунуться в своем призрачном обличии. Не трогает занавески, не кружит под потолком, не отбрасывает тени на стены. Прошлое ушло. Сбежало от человека в белом, который смотрит на вход такими холодными глазами, что легко поверить: он никогда не был маленьким Асти Шевортом.
Слёзы в таких глазах уж точно не живут.
— Вот, — шепчет Гриз, когда невидимый занавес поднимается, и прибывают главные действующие лица, пока что порознь. Впрочем, Ааро Вуллет не тянет на главного героя пьесы, не тянет даже на злодея. Скорее, на усталого слугу или второстепенного комика: он приземистый, с рыжеватой бородкой и лысинкой, гордо торчащей из волос, как риф из пены. Старейшины города отвечают на его поклоны, и уважение на их лицах смешано со снисхождением. Наверное, это удобно: когда местные не представляют, с кем имеют дело.
Женские роли в этой постановке расставлены лучше.
— А у него старшая сестра? — шепчет Кани и в азарте топчется по ногам Гриз. — Или это я чего-то не понимаю?
— Это мать.
Айрена Шеворт царственна и прекрасна: в платье василькового цвета, с туго стянутой талией, с волосами, золотящимися в высокой прическе. Она так высока, так грациозна… и похожа на сына, вернее, сын на нее — те же безупречно очерченные скулы, прямой нос, скульптурно правильные черты, плавные движения. И ощущение холодного превосходства над другими, и умение себя подать, и умение затмить собой даже тех, кому достаются более важные роли.
— То есть, это вот — сестра?! — в голосе у Кани — разочарование. Рядом с Айреной ее дочь выглядит тусклой: хрупкая, с темными волосами и карими глазами, с мягкими чертами лица, которое кажется совсем бледным. На ней белое платье с синими кружевами — оттеняет мать.
— Пошла в отца — он был темноволосым.
И варгом. Вернее, внуком варга: Дар передался через несколько поколений. Кани позади изнывает от любопытства, спрашивает — как там с отцом, не выпила ли эта дамочка из него всю кровушку? Гриз бросает «Умер» наобум, потому что никто не знает, что там с Уордом Шевортом, который однажды просто ушел, не разу ни обернувшись.
Может быть, кто-нибудь сказал ему то, чего он так и не слышал от жены? Три слова, после которых он был обречен уйти — «Ты мне нужен»?
— Обреченность, — шепчет Гриз, но мысль мелькает, дразнит, не дается в руки: действия в постановке развиваются слишком быстро. Гости образуют круг, в центре которого оказываются Вуллет и Шеворты, Вуллет воздает должное городу и его замечательным жителям, несет какую-то чушь о том, как он рад жениться на девушке из местной добропорядочной семьи. Айрена Шеворт слегка дрожащим от пристойных эмоций голосом заверяет, что она счастлива доверить свою дочь такому достойному человеку, Делия стоит рядом с матерью и покорно улыбается.
«Обреченность», — настойчиво стучит в висках у Гриз Арделл, но времени мало, время комкается, события развиваются слишком быстро, наступает черед поздравлений от гостей, и еще один Шеворт выступает на сцену.
Без особенных эффектов, если не считать эффектом самого Рихарда и приветственное «Матушка!» — которое прокатывается над гостями, заставляет музыку захлебнуться звуками, а напитки — охладиться досрочно.
Лица поворачиваются, шеи вытягиваются, люди расступаются, освобождая — арену? Сцену.
Сцену, на которой будет творить только один актер, и шансов опустить занавес или уйти из зала досрочно — нет ни у кого в зале.
— Здравствуй, матушка. Я Астиан. Асти, ты же помнишь, — добрая половина зала ахает и заглушает смешок Рихарда. Нэйш проходит туда, в центр зала и останавливается напротив родни. — Ты узнаешь любимого сына, матушка? Мы так долго не виделись. С той встречи, восемнадцать лет назад, когда я вернулся из лечебницы Йедна. Конечно, ты мне сказала, чтобы я не возвращался, но ведь семья — наше все, правда?
Поздравляю, Айрена Шеворт, — думает Гриз, с безмерной усталостью глядя на окаменевшую, застывшую фигуру в синем. Твой сын тебя ненавидит. Я знаю этот взгляд: он так смотрел на особо опасных тварей, у которых не жаль забирать жизнь. Мягкостью этого тона можно убить вернее, чем лезвием дарта — и Нэйш сейчас занимается именно этим. Наотмашь полосует улыбкой, неспешно втыкает каждое слово — острием под кожу. Он даже не мстит. С размаху вышвыривая в толпу все новые мелкие истины, он устраняет. И наслаждается тем, что делает.
— Знаешь, накопилось столько новостей за время моего отсутствия. Я даже не знаю, с какой начать. Наверное, с лучшей: я излечился. Помнишь, после той маленькой трагедии в Энкере, когда нам пришлось переехать сюда, — толпа не успевает набирать воздуха для удивленных вздохов, — ты говорила мне, что я не прилагаю усилий. И мне пришлось приложить усилия, правда, немного в ином направлении. Но теперь мы с моим Даром вполне в ладах. Говорят, я не самый худший варг в стране, матушка, кое-кто утверждает даже — что лучший, но ведь ты же когда-то учила меня быть скромным.
Нужно будет сказать ему при случае, что наука пропала даром, — мелькает в мыслях у Гриз, пока она смотрит на это. Превратившаяся в статую Айрена Шеворт; Вуллет цветом — как овсянка с островками морковки… Далия широко распахнула глаза, пожирает взглядом брата. И улыбающийся Нэйш — волосы золотятся под светом люстры, глаза отражают синеву платья матери, брови приподняты, негромкий, мягко стелящийся голос накрывает зал, залезает во все уголки.
— Я даже не использовал своего имени — брал чужие, последнее, кажется, вдруг оказалось на слуху… ты, случайно, не слышала, матушка? Историю с варгами, «Ковчегом», мое имя… — легкая пауза, наполненная предвкушением, два слова, два выдоха, два имени — две порции яда. — …Рихард… Нэйш.
— Великолепен, скотина, — с чувством шепчет Кани у Гриз над ухом. — Эх-х, хорошо, что я замужем за Десми, а то бы я тут так…
— Но рано или поздно возвращаешься домой, так? — Рихард выпускает на волю смешок — из-за плотно сомкнутых зубов. — Особенно если вдруг речь идет о таком семейном торжестве. Мне прискорбно, что я не вижу здесь моего дорогого отца — я слышал, он исчез при каких-то загадочных обстоятельствах, а кое-кто даже связывал эти слухи с твоим именем… Но это неважно, правда? Ведь семья обретает наконец крепкое мужское плечо.
Он поворачивает голову, и Ааро Вуллет оказывается на мушке взгляда. Заводчик больше не сереет — он бледнеет, выцветает немыслимым образом даже лысина, того и гляди — вылезут два бесцветных крыла, Вуллет перекинется в моль и попробует затеряться в складках штор.
— Что может быть лучше, чем знать, что у тебя появляется новая родня, — мурлычет Рихард с видом человека, который препарирует любимую бабочку. — Мы совсем не знаем друг друга, господин Вуллет, какое досадное упущение. Уверен, когда мы породнимся — мы много времени будем проводить вместе. В конечном счете, у нас столько общего. Я тоже, знаете ли, время от времени имею дело с животными. И если…
— Ты!!!
Айрена Шеворт вскидывает руки со скрюченными пальцами. Рот перекошен, на полыхающих щеках трескается краска, показывая — сколько ей лет на самом деле.
— Ты… тварь! Тварь, скотина, мразь, подонок, разрушил мне жизнь! Приполз… сюда! Сейчас! Убирайся! Урод! Мерзкий выродок, всегда знала, что тебе не место среди людей, чтоб ты сдох, монстр! Паскуда!
Она кричит что-то еще, невнятное, перемежаемое завываниями, потрясает кулаками, прическа растрепалась, и глаза лезут из орбит. Она готова вцепиться тому, кто стоит напротив нее, в лицо, в глаза — но страх сильнее ярости, и Айрена Шеворт только честит сына такими словами, что местные нежные барышни зажимают уши, и бесится, и выкрикивает: «Урод! Чудовище!»
Урод и чудовище мило улыбается гостям.
— Она всегда была так несдержанна в проявлении чувств… Так, господин Вуллет? Господин Вуллет, где вы? Матушка, куда это подевался ваш возможный зять, неужели он не оценил теплоты нашей встречи?
Лысинка в пене рыжеватых волосиков мелькает уже у двери: Ааро Вуллет понял предупреждение и остервенело проколачивает себе путь на выход. Айрена Шеворт охает, замирает и бросается вдогонку за ускользающим шансом.
Заодно и подальше от сына.
Гости хранят немое молчание и глазеют на Нэйша, как на воплощение всех грехов, внезапно вылезшее прямо из-под земли в центре их городка. За исключением Далии Шеворт: она созерцает Рихарда, словно посланца божественных сил. Подходит, как во сне, не замечая взглядов окружающих, касается щеки, отчаянно вглядывается, будто пытаясь рассмотреть знакомые черты.
— Ты правда Асти? — шепчет она и улыбается сквозь слезы. — Тот самый Асти? Я не сплю? Я так… так мечтала увидеть тебя, узнать, какой ты, а ты… ты пришел? Асти… или Рихард, как мне тебя называть?
Нэйш прячет взгляд под ресницами. Улыбка тоже пропадает — словно испытанное оружие скрывается в ножнах, остаются два вечных полукруга у губ.
— Ты так выросла, сестрица, — говорит он размеренно. — Асти или Рихард — как тебе угодно. Может быть, нам лучше найти место для разговора? Что-то мне подсказывает, что танцев сегодня все равно не будет.
Кани разочарованно сопит, когда Шеворты выскальзывают из толпы и направляются куда-то к черному входу.
— Страшное дело — родственные чувства, — с чувством выдает Кани. И хочет выдать что-то еще, столь же оригинальное, но рука начальства дергает ее в сторону другого служебного выхода.
Кани не сопротивляется. И не спрашивает — куда ее тащит Гриз, и почему брови у той нахмурены, и почему Арделл так спешит и шепчет себе под нос: «Этого только слепец бы не понял, о чем я вообще думала, непонятно…»
Кани очень хорошо понимает, что начальство осенила какая-то идея, заставляющая вприпрыжку нестись по улочкам мирного города Исихо (которые вскоре всколыхнутся чередой жутких слухов о пропавшем когда-то Асти Шеворте).
Но все-таки когда им удается взять экипаж — Кани не выдерживает.
— Мне не нужно было бросать папулю с пареньком? Так?
— Мгм, — отвечает Гриз, нервно грызя ногти. — Мне тоже не нужно было отлучаться. Хотя нет, нужно было. Чтобы понять.
— Что понять?
— Обреченность. Вуллет не дал приказ поймать феникса. Он знал, что тот вернется. Обречен вернуться. Как если бы там, в зверинце, был его хозяин…
— Ты же сказала, это свободный феникс.
— Нет хозяина — не значит: нет уз.
— Ну-у, проклятие, — стонет Кани, потом взглядывает в темнеющие, вечерние небеса и добавляет: — Вы серьезно?!
Серая тень чертит на небе полосу, идет вниз, наливаясь огнем.
Все до боли похоже на их первую встречу. Только бежать теперь не нужно: они уже возле гостиницы, над крышей которой застыл, распластав в воздухе крылья, феникс. В воздух через дыру в крыше вырывается детский крик.
Лайл Гроски в комнате на втором этаже приготовился умирать. Вместо потолка над ним — оплавленная дырка, перед лицом он держит легкую холодовую завесу, на лице у Лайла Гроски застыла глубокая философская мысль: «Ну, я как-то не рассчитывал на столь геройскую кончину».
Когда Гриз влетает в комнату, первое, что она слышит — это:
— Я-то думал, вы поздороваетесь с запеканкой из меня.
— Что мальчик? — шепчет Гриз, подвигаясь так, чтобы оказаться напротив феникса.
— Забился куда-то.
— Хорошо.
Феникс плывет в небе, и глаза его сияют остро, призывно и укоризненно.
Сияют — обреченностью, и покорно взглядывают в ее глаза — погружаются в зелень трав, в шепот неувядающего плюща, ползущего по стволу, в мягкость мхов, в шепот листьев под ветерком.
— Я Гриз, — шепчет ветер, подсказывают травы. — Я Гриз, и ты больше не одинок. Потому что я знаю, чего ты хочешь. Я знаю, почему ты возвращаешься туда. Я знаю, что это — узы, ибо однажды я ушла, чтобы потом вернуться. Потому что есть те, к кому ты обречен возвращаться всегда.
Я иду, чтобы помочь тебе. Пойдём вместе?
Она дарит фениксу последний образ — всплеснувшие крылья в огне. Потом отворачивается и добавляет тихо:
— Лайл, Кани, идёте за нами на расстоянии. Понадобится помощь.
На улице уже толкутся местные служители правопорядка, но Гриз никто не задерживает: чуть впереди нее на высоте футов в пятнадцать неспешно и величественно взмахивает крыльями феникс. Торопит, указывая дорогу к зверинцу.
Словно сматывается цепь, которая приковала его к этому месту.
Гриз и сама торопится, потому за весь путь несколько раз переходит на бег и все, что говорит — это: «Охрана на вас». Тем, кто идет позади и наверняка слышат.