Нэйш прикрыл глаза, скрывая под ресницами высверкнувшую из-под них синеву. Как видно, простой конвоир что-то да может сделать. Если вдруг на него найдет внезапное желание.
— Отходят! — выкрикнуло сразу несколько голосов. — Отвернули! — Отбой! — гаркнул капитан. — Поворот оверштаг, Бобби, давай на правый галс! Маг воздуха кивнул, потер ладони. Судно медленно, лениво стало выправляться — под отрывистую ругань капитана, в которой явственно слышалось: «Сволочи, паскуды, наймусь кожи возить в Овингер, к черту Рифы, ять, ять, ять…» — Ты со своим смертником куда вылез? — вызверился он, проходя мимо нас. — Убрал эту крысу с палубы, ясно? За что всегда завидовал Нэйшу — ему и говорить-то не особо нужно. Так, приоткрытые глаза, приподнятые брови, молчаливое: «Я не ослышался, ты это мне?» — и всем сразу становилось ясно, что нет, не ему. — Что ж тут у вас, часто такое? — спросил я сочувственно, пока капитан пытался подобрать свое мимолетно растоптанное самоуважение. Морской волк свирепо укусил прокуренные усы и смерил Нэйша ненавидящим взглядом. — Да в последние полгода — постоянно… — и вспомнил о самоуважении. — Тебе какое дело, урод?! — Полгода, — сказал я, когда бедолага напоролся на еще один взгляд Нэйша и уполз зализывать раны. — Нападают, стало быть, на корабли вокруг тюрьмы. Гиппокампы мельтешили на почтительном отдалении. Выпрыгивали, выблескивали из воды. Издавали крики — тревожные, похожие на очень высокое ржание. Своих, небось, созывали. — Как посмотреть, — обронил вдруг Нэйш. — Они не пытались нас потопить Лайл. Иначе сделали бы это — при таком количестве… Они только пытались оттолкнуть нас от Рифов. — А ты, стало быть, все-таки успел покопаться у них в мозгах? — Не назвал бы это так, но… кое-что уловить удалось. Касательно их намерений. Они… — …пытались оттолкнуть нас от Рифов, это я уже понял. Зачем? — Потому что они считают, что там есть что-то страшное. — Да ну? Иронию изобразить почему-то не получилось. Впереди бухала, тяжко прокручивалась «костемолка», бурлила вода между кривых подводных лопастей. Строители тюрьмы на Рифах в свое время озаботились тем, чтобы к их творению не подплыл какой-нибудь вражеский корабль. Или чтобы заключенные не могли покинуть Рифы своим ходом. Вот и пристроили на подходе к местным угодьям это урочище — длинную цепь вращающихся под водой при помощи магии железок. «Костемолка» с одинаковой радостью крошит своими челюстями человеческие кости и днища судов, разве что гиппокампов щадит, потому что они-то могут через нее просочиться. Граница перед тюрьмой, можно сказать. Как только корабль проходит в проход, свободный от «костемолки» — ты как-то резко ощущаешь себя не человеком, но заключенным. — Что-то страшное, значит, — повторил я, глядя на жуть какой устрашающий пейзаж по курсу. Голые рифы, корпуса тюрьмы между ними, окрашенное в алый водорослями терпенеи море, чавкающая и рычащая в воде «костемолка». — Стало быть, так и объясняются их нападения за последнее время? Они просто спасают неразумных людишек? — Видимо, так, — отозвался Нэйш, завороженно рассматривая пейзаж. — Судя по всему, они считают, что там… обитает нечто настолько опасное, что нужно пытаться предупредить людей и уберечь их, хотя бы и таким способом. Если учесть, что нападения, о которых нам говорили, происходят в этой местности — пока что все выглядит довольно… просто. — Обожаю простоту, — проворчал я, глядя на то, как коварно подкрадывается к нам пристань, за которой к скалам лепятся корпуса тюрьмы.
Препаршивейшее, к слову, чувство — как будто тебя мордой с размаху погрузили в чан с прошлым.
* * * Пока меня оформляли, внутри напевал песенку гаденький голосок. Непохожий на привычный крысиный визг инстинкта — к этому-то я привык. Этот все кривлялся, выпевал что-то в такт вечным озлобленным воплям чаек. О несчастной судьбе бедолаги, обреченного видеть только Рифы и разлученного с любимой. Вместо любимой голосок рифмовал что-то с пивом и затыкаться не желал упорно. А прошлое тем временем порхало поблизости — еще одной чайкой, здоровой, правда, невидимой, но до ужаса наглой и готовой гадить на голову ежеминутно. Крылья прошлого смыкались над головой. Стирали настоящее. Браслет, контролирующий магию, сел на руку как родной — холодный, серый, с острыми зазубринами, вгрызся в кожу. Лица ребят на приёмке не стали менее испитыми и пустыми, желтые робы заключенных — менее потасканными, на моей оказалась многозначительная прореха в районе спины (а в прошлый раз было на животе, вот как-то помнится). Блок Д — Дайра, в честь имени Ледяной Девы, вполне себе ирония, номер 341, с возвращением, Лайл Гроски. Настоящее издыхало с каждым шагом, пока мы шли от приемника на пристани к моей будущей обители. Корчилось, выцветало. Прошлое щемило его властно, шипело: «Ну, вот и „скаты“, тоже с браслетами, как вся охрана здесь. Хочешь отведать магический разряд охранного жезла? Сравним с разрядом малого ската, да. Скалятся, паршивцы, они имеют право, ты теперь — планктон, без имени, без прошлого, без всего, опусти глаза, опусти плечи. „Угри“ — у них форма черная, не серая, как у охранников. Подлизы из числа заключенных, у них нет жезлов, только дубинки, живут и питаются отдельно, выслуживаются, беспощадны, опусти глаза, они хуже „скатов“. Извилистые коридоры переходов, выстроенные прямо между скалами, долетает плеск моря, и везде эти чайки, проклятые падальщицы, все не могут нажраться теми, кому уже никогда отсюда не выбраться, ты же не забыл, Гроски? Твой корпус, от пристани кораблей — не менее трех тысяч шагов, двери, двери, двери, за каждой — по сотне заключенных, ты в четвертой сотне корпуса, успеешь как раз к вечернему кормлению, лучше пропусти его, такое можно жрать только с голодухи, помнишь, Лайл, а?!». Я отмахивался как мог, но прошлое налетало, душило, нарастал крысиный визг внутри — истошный, на грани слышимости. Отсюда хотелось бежать, бежать, бежать… Чтобы стать свободным и быть очищенным перед законом. Три основных пути — затеряться на скалах и жить там, попытаться проплыть «костемолку», пробраться к пристани и нырнуть на отходящий корабль… Когда-то Лайл Гроски бежал с Рифов. Другим путём. Из другого блока. Другой человек, потому что я… — Т-341, пош-ш-ш-шёл! Позади бухнула дверь, оставляя меня в полутёмном бараке. Настоящее умерло окончательно.
*
— Здесь что-то не так, — сказал я. Пошевелил распухшими пальцами устойчивого красного цвета. Терпенея — дрянь скользкая и колючая, пока ее нахватаешь в сачки — иззанозишься и покрасишься. Еще и лодыжки болят. И спина. Да и вообще почти всё. Рихард Нэйш неспешно мерил шагами допросную. Серая форма, нашивка «Тер-21» на нагрудном кармане, ледяной взгляд — образцовый местный «скат», разве что охранный жезл держит слишком небрежно. — Правда? — Имею в виду — ещё больше, чем обычно на Рифах. — Подробнее. Не знаю, наблюдали ли за нами или нет; к тому, что Нэйш выдернул меня в допросную, здесь отнеслись наплевательски. Бывает ведь так, если преступник не желает сдавать подельников. Отправляют на Рифы, чтобы подельники его уж точно не освободили. И ведут допросы прямо там — конвоиры тогда придаются в помощь местной охране. Если наблюдали, то со стороны выглядело довольно пристойно. Я уткнулся взглядом в столешницу, бубню под нос, «скат» с намеком покачивает жезлом. Все, в общем, как прежде — ну, кроме моего рассказа. Распорядок дня на Рифах жесткий. Подъем, раздача баланды, построение — выход на работы в водные поля терпенеи, а там уж чуть ли не до заката дерешь треклятые водоросли и плюхаешь в ведра, дерешь и плюхаешь, плюхаешь и дерешь, так что в глазах ало уже через час, а цедить словечки по поводу тех, кто вздумал развести тут водоросли, начинаешь уже через два. Перерыв в полдень на час и к вечеру на полчаса, потом построение — раздача баланды — отбой. В таком ритме как-то не особенно тянет к общению, да и смертники, кому положено догнивать на Рифах — публика не слишком открытая. — Сотня заполнена почти полностью, девяносто два человека. Приветливые такие ребятки, в большинстве своем — насильники-разбойники-убийцы, разных возрастов и потрепанности. Ветеран, как понял, прожил здесь лет десять, много новых, переведенных из других блоков за попытки к бегству или бунтам. Кучкуются как обычно — слои общества, интересы, возраст. Думаю, трое, не меньше, скоро подадутся в «угри» — уже начали выслуживаться и доносить. Группой здоровяков… если это так можно назвать… рулит Шрам, громкий разбойник был, из Ракканта. Обстановка в бараке мирная, как в сельской гостинице, и Рихард, черти водные, здесь что-то не то. Они какие-то подавленные… До меня долетел смешок. — Подавленные на Рифах. Хотелось ткнуться носом в стол и заснуть. Как бы еще ухитриться выжать из себя связные рассуждения… Боль, усталость, голод, страх. Рифы из каждого делают зверя, в котором только это и остаётся. — Можешь мне поверить, новичков тут встречают не с распростертыми объятиями и не через: «О, привет, вот твои нары, мы заначили для тебя пару сырых рыбёх, вкушай, драгоценный товарищ!» Упреждающей порки никто не отменял — ну, в северном блоке, как раз так и было. Так вот, они слишком смирные. То есть, мы, конечно, можем предположить, что им просто на воле надоело это дело, ну, или что они глубоко раскаялись и стали добродетельнее Целительницы, но знаешь… ни черта не верится. — Тебя не избили — и ты недоволен, Лайл? — Просто говорю, что это необычно, — огрызнулся я. — Покорные они какие-то, что ли. Жмутся по углам, перешептываются, и при мне еще никого не прирезали — за четыре дня, да я тебя умоляю. Нет разговоров о бегстве. Контакт пока особо ни с кем не наладился, но я так понимаю… о чем еще говорить смертникам? О чём еще думать. Я думаю об этом через раз, а тогда… когда было тогда? — думал реже. Сбежать, сбежать отсюда, сбежать…
— И ни бунтов. Ни возмущений. Вчера в баланду напихали какой-то рыбной тухлятины… жрачка, конечно, всегда была не очень, но сейчас… они просто проглотили это. Во всех смыслах — давились, глазами хлопали, но поглощали, как Эффи, когда Кани пытается ее прикармливать.
Воспоминание о дочери и внучке вышло смазанным. Вышло — будто из сна. Глупого, тягостного — какие внучки, если Рифы вечны…
— Ну, надо же, — мягко заметил Нэйш. — Не могу сказать, чтобы я заметил такие же изменения среди «скатов». Они, насколько помню, приветствуют новичков по-прежнему.
И он размял кисть, слегка ухмыльнувшись.
Стало понятно, почему коллеги предпочитают бросать на Нэйша опасливые взгляды издалека. И почему кое-кто из них с трудом может поднять руку, а у другого посекундно дергается голова.
Я передернул плечами — левое болело после утреннего удара дубинкой от особо ретивого «угря». «Скаты»… может, мне казалось, что они раньше не зверствовали так уж. Вроде как — «раньше пиво было вкуснее, а море более синим». Да и здесь ведь восточный блок, блок смертников, так что почему бы им не развернуться во всю свою мощь.
— Хорошо, Лайл. Я понял. Постараюсь расспросить кого-нибудь из «угрей». И я подумаю о том, как сделать так, чтобы ты… наладил контакт, в конце концов, у нас не так уж и много времени… Немного — месяц. На такое время нас закинули на Рифы. С условием, что если вдруг мы не дадим о себе знать — нас отсюда вытащат под благовидным предлогом. Ну, например, я должен буду опознать членов шайки, которую возглавлял. Если доживу, конечно. Когда мы встретились в следующий раз, через три дня — плечо болело сильнее. А еще — челюсть. А вот кулаки — красные от треклятой водоросли — чувствительно почесывались: кулакам крайне хотелось соединиться с кое-чьей безупречной скулой. — Сколько раз я тебе говорил, что ты кукукнутый? Нэйш чуть приподнял брови, прохаживаясь мимо стола, за который меня минутой раньше втиснули два местных «угря». — А по-моему, идея была отличной. — Роскошной, как труселя королевы Ракканта, чтоб тебя… это ж не тебе пришлось торчать в клятом карцере и получать по ребрам. К слову, зачем ты мне вмазал разряд жезла? — Правдоподобие, Лайл. Предположительно ты отлынивал от работы, а потом еще и попытался пререкаться. И потом, мне же нужно как-то зарабатывать авторитет. Кажется, зрелище доставило другим «скатам» удовольствие. Может, он слишком вжился в эту форму, в эту роль, только мне как-то кажется, что это и ему доставило удовольствие. От этого оторопь берет. И в десятый раз успокаивать себя «Гроски, Нэйш, конечно, сволочь, но он наша сволочь» — получается всё хуже. — И что — ты добыл что-нибудь из этого удовольствия? — Кое-что, Лайл, кое-что… один из охранников сказал, что я бы неплохо показал себя на втором уровне. Думаю, речь велась о чём-то, что находится внизу и севернее, ближе к пристани. Другой откликнулся — что-то вроде «Хорошее было бы зрелище». До этого такие разговоры не заходили. Пояснений они не дают, утверждают, что я и так пойму, потому что через это проходит каждый. Звучит как какое-то развлечение для «скатов», не находишь? Во всяком случае, «угри» не знают об этом месте — или лгут, что не знают. Я передернул плечами. Не хотелось воображать, как могут развлекаться местные стражи. У заключенных тут одно развлечение — карцер. Сутки в тесной холодной комнатушке, тьма, застоявшаяся вода на полу, кишащая здоровыми пиявками; озноб и страх пробирают до костей. — Что у тебя, Лайл? Удалось наладить контакт с тем мальчиком… Т-369, не так ли? Полное имя — Эркин Полкед, осуждён за… — Знаю я, за что он осуждён, — огрызнулся я. Негодующе засопел. Контакт… посиди в карцере с кем угодно — и вы друг другу ближе братьев родных станете. Но этот… — Наладил, даже с лишком. Вернее сказать, он не затыкался все двадцать четыре часа — по-твоему, это можно назвать контактом? Примерно двадцать часов у него ушло, чтобы поведать мне о своей горькой судьбинушке. И о том, что это несправедливо, несправедливо, несправедливо было — его на Рифы, потому что никакого морального права мать не имела с ним так поступать, он только хотел, чтобы от него отстали, а сестрички так противно визжали, они совсем ничего не понимали, эти мелкие девки, и вообще, он был пьян совсем немного, и она же всегда давала ему денег, и какого черта она полезла его воспитывать, он же ее маленькое солнышко, это всё несправедливо, это всё она виновата, а сестры вообще просто под руку подвернулись, не надо было им орать, он всё никак не мог сосредоточиться, и всё вышло случайно, он не помнит, как ударил магией, и он вообще ни в чём не виноват, а тут страшно, страшно, страшно, тут так страшно, зачем его вообще сюда… — Он сообщил тебе что-нибудь? Здесь все и со всеми не так — вот что он орал там, во тьме. Тощий, мелкий и прыщавый, а голоса — как в придворном певце, за сутки чуть-чуть только и охрип. Со всеми, со всеми не так — как будто я сам не вижу этого. Тень Рихарда Нэйша неспешно плывет по грязной стене допросной. Мягко — словно подкрадывается. И мне жутко от этого. Жутко до того, что я и глаз-то на своего напарника поднять не могу. — Само собой, орал, что отсюда нет выхода. Поминал какой-то лабиринт — «несговорчивых пускают побегать в лабиринте». Кто там знает, может, это и есть второй уровень. Из того, что узнал… есть и третий. Но о нем он почти и не говорил — помянул да затрясся. И была там еще одна странная фразочка… К концу нашего заточения я порядком измотался. До того, что готов был придушить вопящего Эрка собственными руками. И ляпнул наобум: — Заткнись, а то услышат. Подействовало на удивление хорошо: Эрку будто кляп вставили, я уж было подумал — он языком задавился с испугу. И за следующую четверть часа как-то даже и соскучился. — Что — за шкуру страшненько? — спросил потом во тьму. — Боишься, что убьют? — Убьют? — его шепот сломался, рассыпался мелкими смешочками. — Зачем… они же не убивают нас, нет. Им совсем это не нужно. Они делают так, чтобы мы жили. Понятное дело — никому не нужно, чтобы Рифы пустели слишком быстро. Терпенея, устрицы, редкие виды рыб, магические кристаллы, пара исключительно ценных минералов — эта тюрьма прямо-таки дно золотое. С бесплатными работничками, запас которых регулярно пополняется. Неудивительно, что Дедуля Детраск чуть ли не богатейшим магнатов во всей Кайетте, а его сыны и внуки процветают. Так что да — они делают так, чтобы мы жили… В ужасе, в трепете, не смея поднять глаз на своих стражей. Нэйш не спеша опустился на стул напротив. Медленно, задумчиво провел пальцем по губам — и мне стало не по себе под его взглядом. Слишком много там было… прежнего. Может, мне кажется, но он как-то осунулся, или нет, не то… Черты, что ли, стали острее и жестче. Или разводы в глазах — явственнее. — Исключительный, ты чего? Нервная работенка с заключенными? — С «планктоном»? Нет. Эти не доставляют никаких хлопот. Как ты уже говорил, они ведут себя образцово. Даже не… кричат, когда мы выполняем свою работу. В отличие от… Не сводя с меня пристального, холодного взгляда, поднял ладонь к виску. — У тебя в голове наконец появились голоса? Не одному ж мне ходить с крысой внутри. К слову, этот мерзкий грызун весь меня изглодал за последние дни, а теперь и вовсе орет что-то, переходя на хрип. — Слушай, если они вдруг станут тебе говорить, что ты — наследная принцесса Овингера, ты уж… — Лайл, я слышу как варг. Крик. Боли, голода, ужаса… ярости, — не знаю, слышал ли он себя, такое ощущение, что просто вслушивался — и передавал то, что слышит. — Да, от ярости. Желание поглощать… желание крови… криков. Страха. Усилием воли я отпихнул внутреннего грызуна. Это уже было похоже на информацию. — Какое-то животное? В том смысле… гиппокамп? Или там… что тут может водиться, на Рифах, по твоей-то специальности? — Понятия не имею, — протянул Нэйш со странной улыбочкой, — но до сих пор я не ощущал животных извне… без собственного желания. — То есть, оно орет так, что и до тебя долетело? Он пожал плечами, задумчиво поигрывая охранным жезлом. Так же идеально в его пальцах когда-то играл дарт. — Оно — или они… сомневаюсь, что одно животное может издать вопль такой силы. Думаю, их сотни. Или же… Одно, но здоровое. Как-то невольно сглотнулось. Кайетта — страна, происхождение которой не зря связывают с магическим Ковчегом — черт же его знает, что и когда из какой щели выползет… — Значит, другие тоже могут это… а-а-а, черт. Другие тоже могут это ощущать: все и со всеми не так, матерые убийцы глазки боятся поднять, зеленые юнцы охранники зверствуют за каждый взгляд, лупят разрядами жезлов по малейшему поводу, не шлепают по коридорам вразвалку — у них легкая, пружинистая походка хищников, готовых перервать горло. Страх — вот что не так в этих коридорах. Застоявшийся ужас, который давит своими щупальцами одних и дает жажду крови другим. Черные волны страха, почти осязаемые, в них барахтаешься, пока есть силы, а потом остается только тупая покорность… От жути закололо кончики пальцев. — Правильно. И гиппокампы, значит, отвернули от здешних мест поэтому. А Дедуля Детраск скорее удушится, чем позволит прикрыть свою лавочку в этих местах: терпенея доход приносит, а на то, что за дрянь тут поблизости сидит — ему плевать. Жаль, нет никакого завалящего бестиария, но и без него понятно: вряд ли мы с такой животиной раньше встречались. — Может быть, Лайл. Может быть. Не нравится мне его взгляд. Такое ощущение, что он прикидывает твои слабые точки — куда лучше, прямо сейчас. К слову, это место мне тоже не нравится: оно мешает думать. Я явственно упускаю что-то, даже несколько что-то — а голова тяжелая, мысли — суетливые, мечутся, направлены на одно. Забиться в угол и не показываться никому, уползти в нору, или нет, лучше сбежать, сбежать, сбежать… Вроде бы, я не должен был чувствовать облегчение, когда напарник вышел из допросной и дал жест «угрям» — забирайте. Но я чувствовал. И когда я оказался в этой самой комнате в следующий раз — меня озноб продрал, едва я услышал его шаги. Неспешные, размеренные шаги смерти, ступающей по коридору. — Нам нужно уходить, — выпалил я, стоило ему только закрыть дверь. — Слушай, я узнал кое-что, для Хромца может и недостаточно… но я тут прикинул, куда могли пропадать его агенты. Нэйш молча ждал у двери, глядя издалека и сверху вниз. А я торопился и комкал слова — так, будто был на настоящем допросе, будто сросся за прошедшие дни — еще семь, кажись — с серой вылинявшей шкуркой той твари, внутри. — Эрк мне обмолвился… насчет третьего уровня. Не знаю, с чего его понесло, похоже, после карцера он совсем умом повредился, не отлипал от меня, ни на работе, ни на покое, ни вообще. Может, с папашей путал, не знаю. Всё порывался лить слёзы в мой арестантский балахон — посадил мне, к слову, пару внушительных синяков своим длинным носом на животе. И шептал о третьем уровне, о том, что нет выхода, потому что там… — …ЭТО, — прошептал мальчишка, шмыгая носом и лихорадочно блестя бусинками глаз. — Оно там, внизу, там, да, на третьем уровне, туда уводят тех, кто больше не может, кто уже готов… и ЭТО тянется оттуда, к тебе… оно забирает… забирает тебя. — ЭТО, — повторил Нэйш без всякого выражения. — Значит, они знают. — Во всяком случае, представляют, что под восточным корпусом обитает какая-то дрянь. И не только заключенные — раз туда швыряют ослабевший «планктон», значит, «скаты», а через них и Дедуля в курсе. Помолчал, глядя на свои пальцы, алые — будто в крови. — Эрка забрали вчера. В рабочие часы мне стоило больших трудов заставить его не голосить. И хотя бы делать вид, что он выполняет норму. Долго это, понятное дело, продолжаться не могло, и после вечернего построения два «ската» ненавязчиво завернули парня в сторону от барака. Он не кричал. И не сопротивлялся. — Нэйш, черт дери… они прикармливают эту тварь. Прикармливают то, что там сидит — где бы ни было это «там» — заключенными. Это уже явно тянет на то, чтобы Хромец этим заинтересовался, нам нужно уходить. Нужно… Я вдруг заметил, что он так и не двинулся с места. И что слушает так, будто я ему тут рассказываю последние новости барака: при последнем обыске нашли заначку сушеной рыбы, а так все спокойненько. — Меня переводят, Лайл. — Что? Куда? — Корпус А, «Аканта». Восточная резиденция директора тюрьмы. Крыса больше не визжала. Молчала, закрываясь лапками. Не хотела смотреть на мой страх. — Как ты… — Случайно отличился во время обхода… ты ведь знаешь, что господин Детраск обходит свои владения? В сопровождении охраны, но это не застраховывает от нападения… тех, кто бежал с мест работы. «Крабы». Бежавшие заключенные, ютящиеся на Рифах. Покинуть Рифы они все равно не могут — «