И человечнее.
– Как в старые добрые времена, – сказал он, и от его ухмылки мне стало плохо. – Да, Лайл?
Я открыл рот – ответить что-то. Наверное, что-то вроде «Эй, ты же не всерьез это, да? Просто притворяешься?» Сказать не получилось ничего: в этот момент мы встретились взглядом, и я почувствовал себя мертвецом. Подумалось: если Детраск скажет – этот… прикончит меня на месте, голыми руками, если потребуется.
Хищник.
– Господин Гроски, – сказал Детраск, глядя прямо и ясно. – Я не могу не поблагодарить вас за него. Вы доставили мне именно то, что было нужно, спасибо. Жаль только – вы не можете остаться с вами. Ну, желаю продержаться подольше. У вас минута форы.
И он сделал жест «акулам» в белом.
Скрипнула дверь, и меня чувствительно пихнули в темноту.
«Беги!» – взвизгнула крыса изнутри, когда я грохнулся на камень, обдирая колени. И я пополз, потом встал, вытянув руки перед собой, побежал, наткнулся еще на какую-то стену, чудом не ударился об нее всем телом, поскуливая, двинулся вперед – как можно быстрее, как можно дальше, не останавливаясь, спотыкаясь, ощупывая стену дрожащими пальцами, не глядя вперед – зажмурившись и полагаясь только на слух, осязание, обоняние…
Слепая крыса в лабиринте.
У которой нет шансов, изначально не было шансов, потому что Детраск не знает, кого посылает за мной – а я знаю, я видел его в действии, и значит – я умру, потому что он быстрее меня, сильнее меня, моложе меня, потому что знает уязвимые точки, и он холоден, а мои внутренности раздирает невыносимый страх, будто сотня спутанных крючков. Потому что он хищник, а я – жертва, которой уже недолго осталось слепо шариться в лабиринте, задыхаясь от собственного ужаса, вставшего комом поперек горла; судьба-мразь жадно пожирает мои секунды, и вот там, позади – там слышен еще один хлопок двери; боги, я мертв…
– Ты все же решил побегать, Лайл? – своды лабиринта разносили голос, но делали это мерзко, обманчиво. Казалось – он стоит прямо рядом со мной, мой палач. Я вжался в стенку, зажмурился крепче, и только потом понял – обман. – Отлично. Я не против размяться. Устроим небольшую погоню, это же так… захватывающе.
Страх держал цепко. Не давал стронуться с места, крыса орала, как уличная баба: «А если он услышит твой топот?» Каждый шорох стал врагом, и я скорчился, не в силах двигаться, хотя крыса должна – бежать-бежать-бежать…
Тухлятина. Падаль. Осталось разве что развоняться ко всему в придачу. «Ты всегда был ничтожеством! – отдался в висках знакомый сварливый голосок. – И подумать только, как я за тебя такого…»
Вот тут я уже правда чуть в голос не заорал. Потому что окончательно поехавший умом напарник, идущий за тобой – это одно. Но если уж мне перед смертью начнет мерещиться голос моей бывшей – это уже совсем по-скотски получается.
Я бросился бежать так, будто сапог незабвенного нашего старшого по блоку въехал мне прямиком в копчик.
Выписал, так сказать, дополнительное ускорение. Я вел рукой по голой, мокрой почему-то стене, ощупывал зазубрины, и бежал, и бежал… и не слышал шагов Нэйша, они были бесшумны. От этого было страшнее. Казалось – я тут один. И рядом что-то – притаившееся в темноте, безразмерное, ждущее, пока я наткнусь прямиком на него… ЭТО. – Нэйш! – заорал я, и голос улетел куда-то под потолок, растекся по нему. – Рихард! Шеворт! Или как мне тебя там называть? «Тер-21»? Под ногами потрескивала какая-то дрянь. Кости, наверное, вряд ли они отсюда вытаскивают трупы после очередных охот. Глаза начали привыкать, кажется, это не мрак – полутьма, выступают стены, наросты… разветвленные проходы, в которые ныряешь наугад. Пещера, в которой велись отработки. – Какая, в сущности разница, Лайл? Как называть свою судьбу. Свою смерть. Думаешь, животным на бойне было бы легче, если бы они знали имя мясника? Можешь называть меня, как хочешь, – сути это не меняет. Перед глазами мелькали и сливались – ходы, пещеры, повороты… я не выбирал дороги. Только иногда останавливался, натыкаясь на ответвление – тупик. Крыса подпрыгивала, взвизгивала, а я разворачивался, выбирался – и бежал опять. Иногда останавливался – послушать его, перевести дыхание. Поговорить. – Ну, ладно. Рихард. Не меняет сути, да? Ты решил прикончить меня с бухты-барахты, потому что тварь, которую они кормят заключенными, спихнула набок крышу, которую ты, я гляжу, все никак не закрепишь. В этом суть? Логика? Ты хотя бы помнишь питомник?! Помнишь последние два года, помнишь… Имена увильнули, ускользнули. Имена и лица. Только вспыхнуло перед глазами алое пятно, шапка волос – крашеные терпенеей, словно веселое пламя, у которого так хорошо петь… Вздор, у жертв не бывает имени, у крыс не бывает дочерей, «планктон» не любит слушать длинные, переливчатые песни у костра, любуясь на чье-то лицо, залитое лунным светом, тугие черные кудри, разбросанные по цветастому платку… Откуда-то слева и сзади долетел смешок. А может – справа и спереди. – С моей памятью всё в порядке, Лайл. Просто я начал… несколько иначе видеть мир. Более правильно. Более трезво. Здесь, на Рифах, своего рода, идеальный мирок, не скрепленный условностями, не так ли? Есть только хищники и жертвы. Каждый на своем месте. У каждого свои обязанности. Мне жаль, что ты оказался не по ту сторону, правда. Нотки сожаления в голосе – легкие, издевательские, иголочками покалывают кожу. Хочется вздыбить на спине шерсть и бежать, бежать, не оглядываясь, слепо тыкаясь в тупики. Напоминать ему – бесполезно. С ним с самого начала было хуже, чем со мной, я еще помню эти его улыбочки, когда он был устранителем. Когда стоял над тем, что несколько секунд назад было живым существом. Смотрел на конвульсии. Крыса поселилась во мне четырнадцать лет назад, когда я впервые попал на Рифы. Законник, по уши вляпавшийся в темные дела приятелей. Мы с ней попортили друг другу крови, с этим моим серым, блохастым помойным инстинктом. Нэйш шел к своему хищнику гораздо дольше. И куда более нацеленно. Теперь вот дошел, а мне-то уж казалось – остановился было. В конце концов… – Напомнить тебе, кто ты? – я запыхался. Заблудился. Но остановиться не мог: ковылял по здешнему лабиринту, втихомолку спрашивая себя – когда ж он кончится. – Напомнить тебе – что ты варг? Что варгам нельзя убивать? Ты хоть понимаешь, что не оправишься после этого?! Понимаешь, чем станешь после этого?! – Лайл… так для чего все и делается? Страх навалился тяжелым комом, придавил к стене, обрушился волной слабости. Ну, да. Варгам – нельзя, а хищнику, который освободился от условностей – можно и прямо показано. Судьба, как тебя там, проклятая тварь, я надеюсь, мне это зачтется. Я тут, можно сказать, две жизни спасаю, потому что если он вдруг закончит начатое – его же потом обратно никто не дозовется. Из тех, кто снаружи. Как же их… Страх гнал вперед, грыз, подстегивал, крыса внутри развизжалась так, что не давала слышать другие звуки – только мое шумное, напуганное дыхание, топот шагов…
Плеск. Ноги лизнула волна воды – пол понижался, и на полу были… лужи?
Вода. Теплая, морская. Неподалеку есть еще несколько тоннелей, только что толку… От ЭТОГО – волн безумного страха – не скроешься. От смерти не спрячешься. – Я думал, ты продержишься дольше, – сказал он с легким разочарованием. Пока еще издалека. Нас разделяло шагов сорок, но мы уже видели друг друга. Я задыхался, прилипнув к стене. Нэйш выглядел свеженьким, будто прогулялся перед завтраком. – Могу тебе предоставить выбор – как, – сказал он, и уголки губ чуть приподнялись. – Не беспокойся, боли не будет. Быстро и безболезненно, я этому учил Кани, твоя дочь оказалась очень способной. Кани. Алое пятно волос снова замаячило перед глазами, потом волосы отбросил ветер, прояснилось лицо. Кани Гроски, в замужестве Аскания Тербенно. Она еще возмущалась пару месяцев назад, что ее дочка родилась мелкой и красной, «Нет, совсем как Десми, когда он возмущенный, только она еще и орет». Девочку назвали Эффи – мою внучку. Роды принимала Аманда – и первую колыбельную пела Аманда, подобрав черные волосы, переплетя их праздничными алыми лентами, баюкая малышку на руках. Я заслушался тогда песней, залюбовался улыбкой Аманды и спящей девчушкой – и подумал, что ничего больше-то и не надо. Только комната, где звенит песня и нет места страху. – Ничего не скажешь напоследок? – осведомился Нэйш, неторопливо шествуя ко мне. – Я мог бы отписать ей. Или передать лично – как лучше? Ничего, я передам лично сам. Всем. Как только прихлопну чертову крысу и все-таки выберусь.
Слабость ушла. Теперь только угадать момент. Определить направление рывка... Понять, что делать.
Глядя в лицо моей приближающейся смерти.
Неспешно – неспешно приближающейся, потому что какая тут спешка, когда жертва прижимается спиной к стене, парализована ужасом, неспособна действовать…
– Лайл, ты правда не хочешь уйти достойно? Попытаться посопротивляться напоследок. Знаешь, мне бы это доставило определенное удовольствие. Ну? Мне нужен момент и нужно то, что его даст. Препятствие. Удар. Кнут, который на миг может замедлить любого хищника. – Так не попытаешься, Лайл? – с легким разочарованием спросил Нэйш, не прерывая сближения. – Не сделаешь даже попытку... ударить в ответ? Я кивнул и постарался состроить улыбку трясущимися губами. Смерть не так-то просто ударить. В страх камнями не побросаешься. Но у меня есть другое. – Гриз Арделл! – заорал я в лицо смерти. Нэйш все-таки притормозил. Не притормозил – остановился, наткнувшись на имя, как на стену. Кажется, даже моргнул. Может, и нет, только мне было недосуг разбираться: в тот самый момент, как он остановился, я нырнул в проём и задал стрекача со всех ног. Мою смерть ждал маленький сюрприз: пустота на моем месте и гулкое плюх-плюх-плюх по воде где-то уже достаточно далеко. То есть, я надеюсь, что всё же достаточно далеко. Свернул еще дважды в попытке сбить его со следа. Прикрикнул на свою внутреннюю крысу – а, да заткнись ты, пора уже начинать думать. Откуда здесь может быть вода? Довольно теплая, соленая, морская, но прибой шумит где-то далеко, может, какая-то лагуна под рифом, и мы на уровне ее… а если здесь велись отработки – значит, могут быть замурованные проходы в старые шахты… Или, может, даже выходы на поверхность. Нужно посмотреть, что сделать, только вот его как-то задержать… – Лайл. Ты решил мной манипулировать? Я впечатлён. Черти водные, не разберешь ведь – близко он или далеко. Судя по звуку шагов – уже идет там, где вода. Если бы Дар… Когда на ладони слабым холодком отдался отклик Печати – я оторопел. Потом отогнул рукав робы – отнимающий магию браслет был здесь, но Печать едва заметно светилась на ладони. Мой Дар был при мне. Он был при мне всё это время – не иначе, как подарочек Эвальда Хромца, в виде неработающего браслета. Не то чтобы Дар Холода мог мне помочь в тюрьме – его даже нельзя было проявлять. Но сейчас – кто знает. – Упаси меня боги! – крикнул я. – Мне хватило двух лет работы твоим заместителем. Так что там насчет Гриз? Думается, она не обрадуется, когда узнает о том, что ты мне обеспечил строчку в Книге Утекшей Воды. – Думается, Лайл, она об этом и не узнает. Я повернул обратно, нащупывая стену лабиринта. Вода начала отступать, коснулась щиколоток… пропала. Нэйш, кажется, сейчас стоит ниже меня, только поближе бы подобраться… может быть шанс. – Считаешь – не докопается? Арделл по упорству мою бывшую может обставить, если нужно. Хотя тебе об этом знать лучше – она столько сил вбухала в то, чтобы вытащить тебя из… кем ты там был. Сделать тебя варгом, пробудить твой трижды клятый Дар. Как думаешь – жаль ей будет таких усилий? Или тебя, когда она поймёт, во что ты превратился? Теперь я выкрикивал слова, не двигаясь. И все же различил плеск, когда он сделал резкое движение в мою сторону. Ладонь коснулась воды, Печать приняла приказ, я выложился в удар так, что на лбу выступили капли пота, и стало жарко изнутри. Полоса льда, ширясь, покатилась туда, откуда послышался плеск, кромкой охватила воду… – Хорошая идея, Лайл. Ты можешь использовать магию? Смог снять браслет, или это сюрприз от Эвальда? Но лучше подумай что-нибудь пооригинальнее. Он всё же не попался в ловушку. Успел подпрыгнуть, или вскочил на какой-нибудь выступ – я всё же не принял в расчет его реакции. Но по льду он не сможет преследовать меня быстро. И крыса может выбрать, куда ей сбежать. Назад – нельзя, там нет выхода, там они точно всё проверили. По коридорам, сворачивая, сворачивая, и вниз, в воду, погружаясь по колено, ощупывая стену – вот единственный шанс… Откуда приходит вода? Из каких щелей? Кости под ногами уже не попадались, но на ослизлом дне было трудновато удержаться – теперь я полз по стене, прилипая к ней, царапая живот и грудь – плевать, крысы вообще-то везде проходят… Вот. Тонкая соленая струйка щекотнула руку. Щель на уровне плеча, тонкая шелковая нить воды пробивается, скользит по стене, сбегает по камням… откуда-то оттуда, плевать – откуда, главное – стена здесь крошится под моими ударами, можно подобрать камень, можно грохнуть ледяным магическим молотом, и еще раз, и еще раз… Удары взмывали под свод, растекались по нему, разбегались во все стороны – хорошо. Опять раздался голос Нэйша, мне было некогда слушать, я не отвлекался, шанс был только один. Просто бил и бил по стене, чередуя магические удары с ударами камня, сдерживая себя, чтобы не вышвырнуть острый камень из рук и не вцепиться в стенку ногтями и зубами, не завыть, не броситься бежать, ударять так, как надо… Чувствуя серой шкуркой, как мягкие шаги смерти звучат все ближе и ближе. Кани. Удар. Аманда. Удар. Мягкое личико внучки с задумчивыми глазами. Удар-удар-удар. Гриз Арделл. Удар… – Лайл, мне всегда было интересно: насколько страх терзает жертву? Настолько ли – чтобы подставиться под удар? Я где-то читал… или слышал… что загнанные животные сами выходят иногда навстречу охотнику – чтобы тот закончил. Чтобы больше не было страха. Ты не хочешь закончить, Лайл? Обещаю – я сделаю это быстро и безболезненно. Что скажешь, а? – Пошел ты, – сказал я раздумчиво, мысленно саданув кулаком по крысе-предательнице. Той надоело стоять по колено в ледяной воде, надоело лупить по стенке, разнося гулкие удары эха, кроша мягкую породу. Крысе захотелось проползти, устало волоча хвост, обратно, прошлепать туда, где суше и не так холодно – и покорно подставить хребет под удар, потому что даже крысы устают от страха. Удар. Удар. Удар. Голос моей смерти слышится ближе. Поэтому еще удар. И еще. И камень осыпается под пальцами, мягкий, неверный, ползет вниз, и плевать на крысу и на желание умереть – только бы тебя не терзал этот жуткий, постоянный, страшнее озноба страх. – Лайл, правда, хватит бегать. Или что ты там делаешь? Голос был слишком близко. Пугающе близко. Наверное, на другом витке скального лабиринта. И под истошный визг крысы внутри себя – я ударил особенно сильно, изо всех сил, всем Даром и всем весом – туда, откуда из щели по капле сочилась вода… Вода вдруг перестала сочиться по капле и ударила тугой, плотной струей в лицо. Заодно уж и отрезвила от страха. И с размаху наградила пониманием: вот почему здесь повсюду вода, да и пол понижается… Черти водные, если прикинуть – эта стеночка получается как раз на уровне моря. – Твою же ма-а-а-а-а-ать! – завопил я, с тоскою осознавая, что не успею совершить далеко идущие выводы и осмыслить пройденный жизненный путь. За миг до того, как тощая струйка превратилась в полноценный бешеный поток, разворотивший камни, подмявший под себя стенку, закруживший меня и швырнувший прочь от выхода, в глубь лабиринта. А дальше уже оставалось только барахтаться в соленой воде. И захлебываться – этой самой водой, страхом и разного рода мыслями: «Вроде бы, крысы хорошо плавают» – «Ну, крысы-то, может, и хорошо, а вот ты – не очень» – «Нечего сказать, устроил приятный сюрприз напарнику». Ну, а перед тем, как мы с сознанием послали друг другу поцелуйчики на прощание – это самое сознание передало мне прощальную весточку. Может, мысль и не претендовала на гениальность, но самой важной была точно: «Что-то в тебе скопилось слишком много воды, Гроски. И да, ты феерический придурок».