Вообще-то, у меня был чудо-день в несравненном обществе Мел, так что я уже почти откликаюсь на «Пухлик». А в мозгу такой туман, что там может заплутать сотня усталых путников.
— Ты же говорил, что их никто не контролировал.
— В тот момент, когда мы их видели — да. Но кто сказал, что до этого им не отдали никакого приказа? Лайл, — а вот теперь он почти восхищен тем, что все так плохо. — До этого мы считали, что варг крови должен держать контроль постоянно. Что, если этот варг нашел другой способ? Просто отдать приказ, дать импульс, подтолкнуть…
Парочка на обложке отчаянно лобызалась, а я ей отчаянно завидовал. Потому что мне-то приходилось это слушать, понимать и воображать последствия.
— Получается, он пытается натравливать их на людей. На ближайших людей. А если учесть, что он работает на крови — он может такое провернуть… ну, скажем, с тремя десятками яприлей. Или с одной мантикорой.
Достаточно, чтобы смести с лица земли среднее селение. И получается, что наш неизвестный варг к чему-то готовится или что-то планирует.
И тут как-то невольно хочется поёжиться. И поинтересоваться у начальства — почему это ему в голову приходят до того мерзкие варианты?
— Кто тебе сказал, что это самый мерзкий вариант, Лайл? — ухмыльнулось начальство, прочитав по моему лицу вопрос. — Есть еще несколько — хочешь…?
Нет, спасибочки. Незачем мне на сон грядущий узнавать, что подсказывает воображение Рихарда Нэйша. Да и фактов пока что нехватка — лучше поехать на Ярмарку и разобраться самому.
— Отлично. Подождем твоего отчета. Тем временем я…
— Тем временем ты будешь воплощать безмятежность и уверять Аманду всем своим видом, что я тут с тобой байки травил. Иначе отчитываться я смогу только с того света, являясь к тебе во снах. Будь уверен — я тебя тогда насмерть достану. Просвещайся культурно, — на физиономии Рихарда отобразилось почти что возмущение, когда я указал на книжки на столе. — Исключительный, да кто тебя покусал? Такое ощущение, что в тебе внезапно проснулись пуды ответственности за судьбы этого мира.
Последний мой выпад заставил Рихарда оскорбленно приподнять брови. Секунды две он рассматривал меня, как особо редкое насекомое. Потом начал мягко:
— Забавно. Мне как раз всегда казалось неестественным ощущать ответственность за настолько абстрактные вещи. Все эти наносные понятия, пафосные девизы вроде: «Если не ты, тогда никто» Чувство вины за то, что происходит помимо тебя и на что ты не смог повлиять, бесконечные «бы». В сущности, мы живем в ограниченных мирках, и наша ответственность заканчивается в них же — не выходит за пределы клеток, которые каждый из нас создает. Странно было бы чувствовать ответственность за смотрителей зверинца. Или за то, что происходит в других клетках. Правда? Вот ты, Лайл…
Я закатил глаза и уселся на стол возле стола, подперев ладонью щеку. Со стороны, наверное, казалось — у меня зубы болят. На самом деле у меня гудела голова. В основном от предвкушения того, что за следующий час я узнаю много нового о себе и о мире. Ах да, еще там завтра Ярмарка и варг. И Мел. И бумаги, и ученики, и не приведи Девятеро — наш покровитель выйдет на связь.
Крыса внутри — неутомимый инстинкт самосохранения — тоненько хныкала. Дурным каким-то, девчачьим голосом. Еще, зараза, складывала из хвоста что-то похожее на петлю. Мол, Лайл, наша судьба навешала нам по затылку, мироздание опять против нас, ты это… не хочешь все упростить?
Ага ж, только вот как бы весть о моей безвременной кончине не взволновала случайно нашего исключительного. Нет сомнений — Аманда тогда вызовет из Омута Душ мой дух и сотворит с ним что-нибудь противоестественное.
ДИАМАНДА ЭНЕШТИ
Утро проливается в «Ковчег» песней. Весна весела и звонка, проходит по всем коридорам, поливает золотом солнца вытертые и помпезные гобелены, пляшет с пылинками в коридоре. В открытые окна залетают скворцы-пересмешники — трещат, и пересвистываются, и журчат, словно обезумевшие ручьи, и кошки, пробегающие по коридорам, изнывают о нежности, трутся о ноги, и хочется мурлыкать вместе с ними.
Лайл и Мел отправляются на Ярмарку, к негодованию Кани, которая вернулась в обед и опять расстраивается, что пропустила веселье.
Я отшучиваюсь, что веселье всё равно ходит за Кани вслед — прицепилось к подолу как репей, не отстает. Смеюсь и пою, заваривая душистые отвары для волос. Нашептываю в эликсир для Золотинки — пожелания, чтобы маленький единорожек родился легко и вырос красивым. Кани увивается рядом, помогает толочь корни и растирать листья и бурчит: «Езди по торговцам с добродетельными занудами. Тот пошляк только-только начал мне всякое-разное предлагать, а Десми уже за свою дудочку схватился, а теперь еще и папочка с Мел куда-то умотали». Потом вздыхает и выпаливает:
— Нэйш, конечно, тоже удрал? Ага, как же, важные дела. Небось, окучивает какую-нибудь красотку — с этой весной все с ума посходили.
Я не возражаю на это — как тут возразишь, если в окно из лесистой части питомника доносится брачный зов яприля. Кани ждет, пока ее помощь больше не нужна, потом говорит:
— Пойду тогда помогу Десми с ученичками, а то он их уморит, — и уходит, догрызая остатки вчерашнего печенья.
Остатки весенней песни не думают гаснуть во мне, и мне всё так же хочется танцевать — пока беру новую порцию эликсира, иду, открываю дверь…
Кто сказал, что в клетки к полнощным хищникам не входят с песней?
— Кани считает, ты разбиваешь кому-то сердце, сладкий, — говорю я и отдаю эликсир Рихарду. Становлюсь у распахнутого окна и ловлю весенние запахи. — С твоей стороны так нехорошо её разочаровывать.
— В отсутствие мишеней приходится изучать возможную добычу, — отзывается он и улыбается почти игриво. — Но если ты настаиваешь на немедленной практике…
— А ты чувствуешь себя к ней готовым?
— Ну, — когда я пытаюсь посчитать его пульс, он пробегает пальцами по моей руке, от запястья до локтя. — Поскольку вчера Лайл решил, что лучше всего будет поделиться со мной любовными впечатлениями юности… я как-то даже и настроился.
Не знаю, чем там делился с ним Лайл, но Рихард притворяется здоровым так усердно, что ему поверили бы дознаватели всей Кайетты.
Только вот нойя — прирожденные лжецы и оттого всегда чуют ложь.
— Нет? Ну, тогда я мог бы хотя бы встать. Не возвращаясь к работе. Разве больным не предписаны прогулки на свежем воздухе или что-то вроде того?
Я киваю. Показываю зубы в широкой, заразительной улыбке, делаю пару танцевальных шагов от его кровати, шурша юбкой.
— Конечно, ты мог бы встать, миленький. Вопрос в одном — как скоро ты уложишь сам себя обратно?
И выкидываю вперед руку, выбрасываю в воздух тонкий карандаш.
Левая рука Рихарда взлетает почти одновременно с моей, мгновенное резкое движение — и карандаш сжимают длинные пальцы.
А потом Рихард Нэйш морщится и прижимает правую руку к левому плечу — так, будто у него вдруг рука разболелась.
Вот только это не рука. Это сердце.
Я качаю головой, цокаю языком. Прищёлкиваю пальцами.
— Руку тебе придётся разрабатывать, как досадно, да? Ну, это же ещё полбеды, мой драгоценный. Беда в том, что ты совсем не понимаешь, что творится, и думаешь, что достаточно моих трав. Трав и зелий, чтобы тебе встать. Это не так, Рихард. Нет трав, которые бы тебя исцелили. Ты сможешь встать, сможешь ходить, сможешь даже улыбаться… Не сможешь только быть варгом, потому что это и есть яд, который тебя убивает. Ты уже понял, или мне объяснить тебе?
С его губ сбегает подготовленная улыбка. Её следы — два полукруга по углам рта — бледнеют и выцветают. И я понимаю, что он просто не думал об этом, беспечно и равнодушно убивая себя каждый раз, когда…
— Сделай милость. Почему мне нельзя использовать Дар?
— Что такое «варг сердца»? — отправляю я в воздух ответный вопрос. Ожидая слов, словно взятых из учебника или речи академика. И я получаю их — точное и сухое объяснение.
— Одна из разновидностей Дара варгов. Обычно варги переполнены сочувствием и любовью к окружающему миру. Поэтому, чтобы вступить в соединение с разумом животного, им нужно успокоиться. Иначе они могут слишком запутаться в собственных чувствах и навредить себе и животному. Эта техника называется «варг от разума» или «варг разума». «Варги сердца», напротив, спокойны и неэмоциональны. Поэтому для вхождения в слияние им нужны… эмоции. Чувства. В сущности, обеим техникам присуще одно: для слияния с разумом зверя нужен толчок, некое состояние, которое для тебя непривычно. Просто для разных техник состояния разные… ты читала дневник Арделл?
Он проговаривает слова неторопливо, словно читает лекцию. Вставляет смешки. Я вздыхаю и слушаю — я знаю все, что он скажет, но надеюсь, что он догадается сам…
Нойя говорят — надежда живёт недолго.
— Нет. О том, что ты «варг сердца», мне сказала Гриз.
В моей комнате она прихлёбывала чай и с ожесточением откусывала печёное яблоко, жестикулировала и ругалась, и взмахивала руками, повторяя:
— Ну, почему с ним всё опять наперекосяк? Аманда, как его вообще учить, «варгов сердца» среди нас уже лет двадцать не было!
Он вскидывает брови, наклоняет голову с немым вопросом. Всё еще не понимает, а ведь мне пришлось труднее, мне нужно было вспомнить…
— Скажи мне, сладкий мой… что ты почувствовал, когда впервые проявил Дар?
— Страх, — легко отвечает Нэйш, тихо смеется. — Разве ты не слышала об этой истории? Нападение взбесившихся алапардов, тела вокруг, бедный маленький испуганный мальчик…
— Тогда скажи мне — что ты почувствовал, когда проявил Дар во второй раз?
Он пожимает плечами, но больше не смеётся.
— Думаю, боль. В конце концов, надо мной тогда стоял самец виверры. И у меня была сломана нога. Странное ощущение, дыхание смерти. Ты пытаешься дотянуться до оружия, тебе не хватает времени, его морда уже идёт вниз, подмоги не будет… всё обычно, правда?
Я опять киваю. Прячу жалость под ресницами — нужно скрывать чувства от тех, кому они не нужны.
Голос мой похож на тихую, грустную песню, когда я спрашиваю:
— А когда Гриз учила тебя… когда ты начал понимать, что ты — «варг сердца»… какими чувствами ты пользовался тогда, мой сладкий?
Мы молчим, и понимание медленно разливается в воздухе. Ткутся его серебряные нити меж нами двоими.
Может быть, это было как для певца — неосознанно потянуться за привычными песнями. Теми, которые тебя не подводят. Не подвели уже раз — так зачем придумывать и разучивать новые?
И в нужный момент он просто потянулся памятью назад, туда, в первый раз или во второй раз. Взял страх, взял боль. Вернул себе.
Пережил заново, чтобы достичь нужного результата — и достиг. А потом повторил это снова и снова — возвращаясь, переживая, проживая, каждый раз на боли и страхе, много раз.
— Ну… это казалось простым решением, — шепчет он и усмехается, облизывая пересохшие губы.
Это казалось самым простым решением — взять то, что уже работает, верно, Рихард? Пустить в ход, шагнуть по протоптанной, удобной тропе. Ведь кто знает, есть ли другие тропы — что ещё, кроме боли и страха, может пошатнуть вечное равновесие, в которое ты год за годом приводил себя?