…я…успел?
Кажется, успел. Кажется, вовремя.
Это пришло внезапно, ударило, накатило, и алая пелена дрогнула и смялась, словно лист блокнота в пальцах, кто-то другой, кого не могло тут быть, словно схватил за плечо — и оттолкнул в сторону, оттеснил, занимая мое место, уверенно и спокойно, шагая туда, в омут бешенства, в сплетение сознаний — и бешенство сжалось, задрожало и поползло в испуге, преклонилось перед вспышкой холодной решимости.
Я отползал, не зная, куда, тыкался, как обожженная крыса, в поисках спасительной норы, я только знал, что должен быть дальше, дальше, что это не мое, что я не должен даже слушать…
Но схлестнувшиеся волны накатывали и били, и не давали уйти.
Кровь, запах крови, нужно идти, нужно загрызть, алые нити, проникают под кожу, связывают, спеленывают, должен, должна, нет, должен, все должны подчиняться, нити шепчут, нити ведут, нити дрожат и прыгают, потому что их обрывает чья-то бестрепетная рука, и нити гаснут, когда их касается это странное чувство — чувство прозрения, осознания себя.
Я здесь. Я успел, я — там, где мое место сейчас… всегда? Как нелепо, как невозможно — найти себя в момент, когда почти опоздал — и понять, что не ошибся, когда пришел; не ошибся, когда выбрал…
Страшно, больно, нити ведут, нити колют, должны подчиниться, алая паутина бешенства трещит и рвется, и сердце — сердца? — сердце стучит ровно, только чуть быстрее, и убивать никого не нужно, совсем уже не нужно…
Будто наконец выбрался из клетки и вздохнул полной грудью.
Я — варг, я слышу вас. Я с вами.
Я открываю ваши клетки.
Страшно, тревожно, здесь чужаки, запах крови щекочет ноздри, где вожак, нет, вожак теперь этот, спать хочется, нужно к водопою, а алые нити истаивают и исчезают…
Откуда-то издалека донесся крысиный визг, которому я обрадовался как родному.
Потом меня попросту вышвырнули. Между делом небрежно дали пинок — или, может, схватили за шкирку и метнули в направлении. В нужном, наверное, направлении, потому что я вдруг почувствовал, что у меня есть руки-ноги, гудящая голова… глаза, да.
В глазах вертелась детская каруселька — яркая, ярмарочная, с единорогами-драконами, кого оседлаешь, Лайл? Где-то в горле колотилось сердце, разбухшее до размеров хорошего карпа. Вот же черти водные, я как-то забыл, что не тренировался на варга — и не буду, потому что пусть меня поглотят все водные бездны — если я когда-нибудь еще решусь на такое.
Внутренняя крыса тоже кружилась там, внутри — видать, каталась на карусели. Крысе это дело не особенно нравилось, потом что от ее визга у меня звенело в ушах.
Пальцы запутались в траве и никак не хотели нащупывать ствол древней ивы — последнюю опору…
Вокруг — не считая сердца и крысы — царила странная тишина. Разгуливал по дереву жук-древожор. Тревожно и заинтересованно трещали в ветвях ивы сороки.
Наверное, нужно было оглянуться, глянуть-таки на холмы, за которыми был водный портал. Но мне не хотелось. Я и без того знаю — чья там фигура выросла на этих самых холмах, знаю, что глаза у него слепят морозной синевой — потому что ничто другое их попросту не могло остановить…
Альфины замерли, порыкивая, переминаясь мощными, пухлыми лапами. Так и стояли и как-то смущенно покручивали массивными головами. Будто вгляделись во что-то чересчур личное, а теперь устыдились, наподобие благородных девиц. И не знают — то ли от такого конфуза развернуться и нырнуть в свои пещеры — то ли пойти, сожрать, свидетелей.
Пещеры все-таки победили. Вожак развернулся первым, наподдал ближайшим министрам полосатыми лапами по затылкам — и двинулся рысцой. За ним спешила свита самок, огрызаясь друг на друга и привычно раздавая плюхи.
Оставляя после себя вывороченные с корнем деревья, взрытую почву и три тела — три тряпичных куколки в разных позах.
Куколки, которыми не пришлось играть.
Очень может быть, мне ни разу в жизни не было так паскудно на душе, как сегодня.
Рихард Нэйш спустился с холма — он двигался довольно стремительно для потенциального покойника. Стремительно и с нехорошей такой нацеленностью. С неотвратимостью летящей стрелы или острия дарта, идущего в мишень.
В крупную такую мишень. Размером с меня.
Он, правда, задержался возле троицы юнцов — быстро нагнулся, коснулся шеи Дайны, шагнул к Эву, оттянул веко. Удостоверился в том, что я и без того знал: они были живы, все трое.
Потом я поймал его взгляд — полный ледяного бешенства, и страшнее мне не стало только потому, что я еще не отошел от того, другого страха. Но волосы наверняка поседели — может, даже и на груди.
Крыса внутри взвизгнула коротко и резко: «Беги!» — но ноги не отозвались. Я только и успел попятиться, прижавшись к стволу ивы — а потом его пальцы стиснули мне горло, от удара затылком об этот самый ствол в глазах поплыло разноцветным, а наши лица оказались напротив друг друга.
Мое лицо и его… маска: глаза широко раскрыты и не мигают, возле губ врезались полукруги — обозначили улыбку, которой на самом нет.
С почти неподвижных губ скатывается шепот — веско и остро.
— Это был последний раз, Лайл. Это был единственный раз, ты же понимаешь это. В следующий раз, если ты только… попытаешься провернуть подобное — меня не остановят запреты варгов, я заберу у тебя жизнь, и забирать буду настолько медленно, что ты успеешь пожалеть о своем решении сполна. Ты понял, Лайл? Ты услышал?
Не так-то просто кивнуть, когда на весу тебя держат в основном цепкие пальцы, стиснувшие горло. А перед глазами опять кружится до тошноты веселенькая карусель, сквозь которую смутновато проглядывает серо-голубой лед с проступающими в нем разводами — знаком варга. Слова пропадают как-то, растворяются — слишком занят тем, чтобы доставить в свою грудь хоть каплю воздуха, затылок царапает ствола дерева, и отдельные слова доносятся из дальнего далека.
— …не думай, что сможешь сбежать. Сегодня тебе повезло — они живы. Но это был…
Был последний раз, я понял.
Когда он удосужился-таки разжать пальцы — у меня даже не получилось хватануть воздуха: так, раскрывал рот, будто окунь на берегу. Потом передавленное горло сжалилось, подарило груди крохотный вздох — тут же отозвавшийся надсадным кашлем. Я пораздумал было, свалиться на колени или в другую сторону, выбрал последнее, все-таки свалился, хватаясь за горло и наконец с трудом выкашлял:
— Аманда… что ты с ней… жива?
Нэйш присел рядом — ну, ладно, сполз рядом по стволу. Будто о чем-то вспомнив, полез в карман, достал какой-то флакон и осушил его в два глотка.
— Благородно, Лайл… да. Жива. И цела — если это был второй твой вопрос. Она успела вовремя одуматься — в отличие от…
Видимо, все-таки меня. Горло нужно будет прикрыть каким-нибудь шарфичком — веселенькой расцветки, чтобы она не испугалась, когда увидит следы. Ребятам, когда мы их поднимем, наверняка зелья потребуются. Укрепляющие эликсиры, наверняка. И нужно посмотреть, что там с Варрантом. С младшим, потому что старший уже по частям.
— У каждого свои коллекции, Лайл, — шепот Нэйша подхватывал весенний ветерок, уносил в сторону веселящейся под горой ярмарки. — Кто-то собирает картины. Украшения. Я вот варгов. Живых варгов. Самое главное — твоя цель, так ведь? Моя цель — чтобы они оставались живыми. Какой бы ни была их важность, вне зависимости от возраста и сил. Все. Они должны выжить — потому она и оставила меня главой «Ковчега», хотя и не могу сказать, чтобы эта должность мне подходила, ты, наверное, заметил. В этой ситуации платить их жизнями за свою было бы… недопустимо, не находишь, Лайл. Так что не нужно. Просто дай мне выполнить работу, ладно?
Я молча следил за тем, как трепещет на весеннем ветерке фиолетовый цветок — непримятый лапами альфинов. Как-то я видел ее с таким цветком — она задумчиво вращала его в пальцах. «Говорят, настоящие варги не умеют предавать, — сказала она тогда. — Может, это не так — но я не могу допустить, чтобы из-за меня умирали».
— Ага, — сказал я хрипло. — Я весь уже проникся. Только у меня, знаешь ли, тоже есть цель, в своем роде — чтобы выжил ты. Та еще цель, я тебе скажу, но зачем-то же она меня здесь тоже оставляла. Я бы так сказал, у нас с тобой направления не совпадают. Как соберешься меня грохнуть в следующий раз — вспомни об этом.
Не могу сказать, чтобы я так уж сердился. В конце концов — если бы он вдруг опоздал, было бы хуже.
*
Дрова в камине Малой Гостиной весело потрескивают. Постреливают искрами, притворно и необидно шипят, потому что я уж слишком увлекся, толкая их кочергой в пасть к огню. Зато огонь доволен: щерится горячей пастью, облизывается десятками язычков. Хоть этот не хочет крови, к слову. Вроде как, мне положено бояться огня, с моим-то Даром, но у меня к нему сердечная склонность с детства. Папаша говорил — всё со мной не то и не так — ну, и я его как-то не оспаривал.
Голос у меня сипловат, а на шее — милый зелёный шарфик с фениксами, который Аманда как-то между делом сама срукодельничала. Аманде я сказал, что меня прохватило до костей горным весенним ветерком — вот и греюсь у камина. Очень кстати получается, к слову, потому что под кожей табунами носятся ледяные мурашки, до сих пор.
— Так что там… ученики? — горло опухло сильнее, чем думал, врать Аманде про простуду придётся не день и не два.
Рихард Нэйш пристроился в кресле, в углу, пристроив рядом свечу. Что-то малюет в блокноте и отвечает между делом, не отвлекаясь от рисования.
— Тибарт в порядке. Считает это маленькое приключение признаком избранности. Думаю, прямо сейчас он рассказывает, как впервые применил Дар на крови. А юные варги женского пола пораженно внимают. Из всего можно извлечь некоторую пользу, а? Эвальд на кухне, радуется освобождению от занятий — я дал этим троим неделю на восстановление. Кажется, он собирается навестить семью. Дайна с Мел в питомнике, помогает с лечением раненого грифона. Думаю, она восприняла это как новый урок, жестокий урок, но…
Но здесь уже все привыкли к тому, что их учит не Премилосердная Целительница. — Думаю, девочка — единственная, кто понял, что произошло на самом деле. Чем могло кончиться. Но она будет молчать, — Нэйш неспешно добавляет пару штрихов к своему рисунку, там и сям. — Она не уверена, она не решилась спросить у меня… может, она спросит у тебя, Лайл. Что ты ответишь? И продолжает рисовать, улыбаясь тому, что возникает там, на бумаге. Странное дело, обычно-то наш исключительный разводит свои художества с предельно сосредоточенным выражением лица — а как иначе, когда рисуешь сплошь слабые точки. Хотя так и так жутковато выглядит. Я отворачиваюсь и смотрю в огонь. — А что ты ответишь, если я спрошу насчёт Беннета? — Младшего, конечно? Старшего приняла вода — Десмонд обустраивал всё с погребением… В сущности, что ты хочешь спросить, Лайл? С ним Аманда, она обмолвилась, что рано или поздно он очнется. А что с ним делать потом — это… — Если бы он умер, — говорю я огню, — ну, скажем, в тот момент, когда ты только появился. Или раньше, пока ты шел от водного портала. Или позже. Скажем, потерял слишком много крови. Или сознание уплыло. Или какой-нибудь бешеный альфин зацепил бы лапой… Он ведь уже был варгом, да? Проявившимся. А варги чувствуют смерть друг друга. И мы пока что не проверяли — как это чувствуешь ты, с твоей появившейся чувствительностью к варгам. Что было бы, если бы он умер? — Он — или три ученика? — прилетает мне в спину. — У них шансов было почти столько же. Сознание могло уйти. Или вдруг альфин… Можно до бесконечности гадать — что было бы. Что бы ты сказал матери Тибарта и родителям Эва — если бы остался жив. Что Аманда сказала бы им и твоей дочери — если бы не остался. Что случилось бы, если бы ты не выдержал, и альфины всё же нашли путь к Ярмарке. Или если бы Аманда с самого начала вспомнила о своем эликсире для сердца. Нойя любят гадать на вероятности, — ты не решил записаться в их ряды и перейти к кочевой жизни? Я жму плечами. Исключительный прав. Случилось то, что случилось — все живы. Что, вообще-то, есть однозначный повод для ликования. Ну, а то, что из головы так и не вытряхивается — по какой мы прогулялись тонкой грани… может, я много с Амандой общаюсь. Вообще, побудешь четыре месяца заместителем Нэйша — заневолю возжелаешь кочевой жизни, свободы и песен у костра. Костер в камине есть, а песня прилетает тут же. Аманда входит тихо напевая, к груди прижимает поднос с имбирным чаем и булочками. Теми самыми — с изюмом. — Очнулся, — тихо говорит в угол и ставит поднос поближе ко мне и к камину. Нэйш захлопывает блокнот и ухмыляется. — Ну, тогда я не буду вам мешать. Думаю, он тоже предвкушает этот разговор. Мне как-то не по себе при мысли о том, что ж там Нэйш собирается сказать парню. Или что предложить. Или чем угрожать. Да и вообще, в теле какая-то предательская слабость — это откликается наш милый разговор с начальством под ивой. Аманда гладит по плечу и подсовывает булочку, я беру и бессмысленно кручу в пальцах. Исключительный выходит из комнаты, и я терзаю в пальцах несчастную сдобу, глядя в дверной проём. — Тебе не кажется иногда, что Гриз грандиозно ошиблась с выбором? — спрашиваю потом у Аманды сипло. — Когда оставила его вместо себя? Если учитывать, что он не всегда владеет Даром, не особенно любит животных, да и… как там назвать регулярный отлёт кукушки из его внутренних часиков? Аманда берет в ладони свою чашку и улыбается сквозь парок загадочно и мягко. — Иногда кажется. А иногда я думаю, что это был лучший выбор. Как бы то ни было — у него сердце варга. И он сделает все, что от него требуется. Иногда, может быть, и больше. Я наконец отпиваю чай, и поправляю шарфик, и делаю себе в уме зарубку: когда Рихард Нэйш вдруг решит сделать больше того, что требуется — не стоять у него поперёк дороги.