— Не… невовремя…
— Грифонову мать. Мы тут в мыле, а Пухлик еще и издевается. Всё, пока живой, надо тащить в «Ковчег».
— Есть сомнения, что мы можем доставить его к «водному порталу».
— Убил умищем. Да, он жирный, и да, мы его не донесем. Я за «поплавком», а ты поиграй с ним в Великую Целительницу. Поглядывай, тут могут быть другие веретенщики.
Хлопает дверь. Но еще до хлопка во мне разносится насмешливое.
— Да, Синеглазка! Надумаешь таки его целовать — вот теперь не стесняйся.
МЕЛОНИ ДРАККАНТ
В целебне людно и нервно. Балбеска вцепилась в женишка и вытянула шею, делает хлоп-хлоп ресницами. Зануда суров, строг, и на челе у него однозначное: «Во я попал» — вполне себе хорошая мысль. Синеглазка листает какую-то книжку. Я грызу уворованный мимоходом со стола сухарь — жрать хочется, сил нет, с утра по лесам, Пухлику все равно от этого хуже не будет.
Пухлик занимает во всем этом центральное место, гордо возлежа. Вид у Пухлика чуть порадостнее, чем у приличного покойника. Вокруг, сыпля ругательствами на родном языке, бегает Конфетка — у нее даже волосы из-под платка выбились. Бинтует Пухлику руку, звякает пузырьками и еще что-то такое лекарственное делает, с виду — добивает больного своими эликсирами. Когда в глазах у меня начинает прилично рябить — Конфетка останавливается. Разворачивается и кидает с угрожающей улыбочкой:
— Рассказывайте подробно.
К черту разговоры. Я хмуро гляжу на Конфетку и демонстрирую сухарь во рту. Синеглазка отрывается от книги.
— Я уже говорил. Вызов был вполне обычным — охотники наткнулись на стаю игольчатых волков, утверждали, что те… вели себя странно. Мы вышли втроем, потому что в питомнике достаточно людей. Стаю мы нашли достаточно скоро, оказалось, что волки охраняют хижину в лесу.
Синеглазка — мастер преуменьшений. Не было там хижины. Был аккуратно срубленный домик, комнаты на четыре, если подвала не считать. С хорошими отходами –неподалеку было даже «водное окно» (ставлю на что угодно — не отмеченное по карте). Это-то ладно, меня больше заинтересовали волки. Раза в полтора крупнее обычных особей, и уж что-то слишком кровожадные. От них так и смердело какой-то научной дрянью — то ли магией, то ли особым скрещиванием, мантикоры бы жрали всех недоучек, которые решаются и лезут совершенствовать виды!
Могу любимый метательный нож поставить: у животинок в головах было одно-единственное правило: «Все, зашедшие на территорию — чужаки и еда». Не представляю, как с этими бестиями справлялся типчик, который сидел в этом самом домике. Хотя, может, он не справлялся. Может, он вообще оттуда не вылезал.
Нас провел Синеглазка. Небось, завернул игольчатникам по мысленной связи что-нибудь о бабочках или на тему «у каждого свои слабые точки» — в общем, они там на месте и уснули, а мы прошли к дому, Пухлик и Синеглазка успели только подняться на крыльцо, а этот щуплый типчик как раз откуда-то и выскочил. Ну, я и припустила за ним — Пухлик бы точно не догнал.
— В доме мы столкнулись с еще несколькими… недружелюбными животными.
Синеглазка скромен — хоть ты обрыдайся. Дом кишел всевозможными занимательными тварями, у меня аж слюнки потекли — кого только не было, одну дымчатую гидру взять, потом еще только-только вылупившийся птенец феникса, черные аспиды и пауков — не наглядеться. Правда, кой-что из этого разнообразия гуляло на воле. И не особо хотело идти обратно в клетку. Так что у Синеглазки и Пухлика вдруг оказалось до кучи дел.
— Как там вообще оказался веретенщик? — возмущенно пыхтит Балбеска. — Эти штуки жуть какие редкие, так, что ли? Хочешь сказать, эта ящерка просто вылезла из норки и решила, что папашин палец — отличная еда?
Нэйш перестает созерцать книгу — теперь созерцает дохлого веретенщика, которого я прихватила с собой. Ложный василиск вызывает невольное почтение размерами — я такого здорового впервые вижу, без хвоста — целая пядь. Окраска радужная, блестящая, гребешок вдоль спинки — будто слюдяной. Поблескивают перепонки между лапами.
— Отнюдь, Кани, веретенщики предпочитают прыгать сверху. Этот сидел где-то на шкафу.
Интересно, кто вьет гнезда в мозгах того парниши, раз у него на шкафу заседает ходячий и злобный бочоночек с ядом, выведенный когда-то исключительно чтобы людей убивать.
— И он, значит, так и нацелился на папапин палец? — не унимается Балбеска.
— Вовсе нет, — вещает Нэйш с невозмутимой усмешечкой. — Думаю, его целью был я. Лайл успел его перехватить, но…
Ух ты, сколько жертвенности в тушке Пухлика. Положить жизнь за Синеглазку — надо ж, какая гнусная участь.
Зануда качает головой и вид имеет философский и печальный. — О чем он только думал… Рихард, твой амулет защиты… — Помог бы, как навоз яприля при простуде, — говорю я.
Веретенщик — не магический удар и не пламя. От его укуса спасут разве что перчатки из железа — дерево бодрая ящерка прогрызает на раз. Хотя что это я. Можно подумать, Пухлик вообще думал. Увидел — летит что-то яркое — ну и хватанул.
К слову, бедный веретенщик сдох, когда уже на него упал Гроски. Может, даже от ужаса, а не от удушья.
— Отравление было слишком быстрым. Мы пережали руку и начали выдавливать кровь, чтобы не допустить распространение яда, но у него почти сразу же остановилось сердце. Антидот не помог в двойной дозе, я ввел третью — и сердечное, на всякий случай. После этого…
Синеглазка делает жест в сторону Пухлика. Пухлик возлежит. Конфетка выдыхает сквозь зубы.
— Ахата-ннэтэ, Рихард, иногда я думаю — боги не зря наделили тебя при рождении такими белыми волосами! Тройная порция антидота и сверху сердечное — да ты просто мог его убить!
— Но вместо этого…? — вкрадчиво обозначает начальство, которое только что обозвали блондинкой.
— Вместо этого спас ему жизнь. Вы замедлили отравление, но оно все равно идет слишком быстро.
Это-то да. Обычно при укусе веретенщика человек и укуса-то не ощущает. И потом еще пару часов вполне способен думать и говорить — а уж после начинает впадать в сон, который переходит в смерть и от которого есть только одно развеселое лекарство.
— Так что с ним сейчас? — хмурится Зануда.
Конфетка хмурит брови-дуги и теребит края цветастого платка.
— Он пока только спит, сладенький мой. Вот только это тяжкий сон — черный сон, какой обычно приходит через луну-две, а в нашем случае пришел уже сейчас. Может, он и очнется от кошмаров, но…
Пухлик, видно, подслушивает, потому что подскакивает с готовностью. Продирает глаза и садится на кровати. И с легким таким блаженным удивлением осматривает нашу порядком обалдевшую компанию.
— Рихард, дружище, — произносит на удивление ясным голосом, — мне нужно тебе кое-что сказать.
Нэйш поднимается из кресла, подходит и наклоняется — и Пухлик сообщает ему прочувственным шепотом:
— Мы похоронили тебя под чудесной яблоней, можешь не волноваться. Все было в лучшем виде.
Потом Гроски, умиленно улыбаясь, треплет Синеглазку по щечке. И падает на подушку, выражая лицом, что все — он сполна выполнил свой долг.
— Под яблоней? — переспрашивает Нэйш после секундного молчания.
На улице в ответ насмешливо и хрипло каркает ворона.
— Мне, пожалуйста, такие же кошмары, — бормочу я себе под нос. Жри их всех мартикора, какие ж все медленные, а мне еще нужно проверить, задали ли корму единорогам, которых только вчера от контрабандистов доставили. — Ну? Чего торчим? Какое есть лекарство от этой дряни?
Зачем я спрашиваю — и сама не понимаю. И без того всем известно, что противоядия против яда ложного василиска еще не изобрели. А лекарство — одно: поцелуй того, кого любишь. Ну, или кто тебя… в общем, не сильна я во всех этих дурацких штуковинах.
— Эй! — Балбеска вздрагивает и смотрит на меня так, будто ее только разбудили. — Давай быстрее. Что твой папаша любит?
— Пиво, — без малейшего промедления выдает подросшее дитятко.
Пухлик, кажется, всхрапывает что-то требовательное, но больше никак себя не проявляет.
— А кроме? — отметаю я желание посмотреть, как к Пухлику приложат бочонок с пивком.
Балбеска трясет головой и пытается настроиться на лад мыслительный.
— Ну, кроме булочек с изюмом… еще — меня, но это факт малоизвестный и непроверенный…
— Может быть, — мужественно вставляет Зануда, — есть смысл обратиться к твоей матери?
Ворона за окном выдает залп оглушительного «Каррр!»
— Лучше уж пиво, — решительно высказывается Балбеска. — Нет, если мамочку приложить к папочке — он, может, и встанет, но только чтобы сигануть в окно и оказаться от нее подальше. И я вообще не поручусь, что мы за папочкой не последуем.
Взгляд Зануды полон праведного сомнения. Лично я так не сомневаюсь. В конце концов, раз эту дамочку уже приложили к Гроски — а в результате получилось это вот рыжее недоразумение. На такой риск лучше не идти.
И вообще, тут намечается еще один вариант, в своем роде.
— Аманда… может быть, нам отвернуться? — выдает Синеглазка после насыщенного молчания.
Конфетка впивается в него взглядом, в котором явно видно какое-то проклятие нойя. А этот продолжает, причем рассматривает при этом потолок. С самым невинным видом:
— Мы можем даже выйти из комнаты, не так ли? Думаю, все согласятся с тем, что вас лучше оставить наедине в такой момент. Если вдруг тебе нужно собраться…
Ага, а Пухлику, небось — войти в роль Спящей девы из детских сказочек.
Балбеска подхватывается и распахивает глазенки с надеждой. Зануда тоже оживляется — намечается что-то вроде всеобщего ликования. И тут Конфетка качает головой.
— Медовая моя… я не смогу помочь.
Балбеска хлопает глазами с непониманием. Смотрит на Конфетку, потом на отца.
— Но вы же с ним… того. Я думала…
— Те, кто дарит друг другу ночи, необязательно влюблены, дорогая. Будь это укус обычного веретенщика — тогда, может быть, хватило бы моего поцелуя. Сейчас, в этом случае — не хватит.
— Можно же попробовать, — не сдается Балбеска. — Ну, не знаю, вдруг папочка был в тебя глубоко внутри по уши влюблен, и это все-таки сработает.
Конфетка улыбается Пухлику, который невозмутимо посапывает на кровати.
— Я так и подумала. А потому уже попробовала пробудить его. Сразу же, как вы доставили его и сказали, что это веретенщик.
— Правда? — нежнейшим образом спрашивает Синеглазка.
Ну да, Конфетка тогда минутки на две осталась с Гроски, пока Синеглазка выдергивал Зануду с Балбеской, а я носилки сворачивала. Наверно, тогда и чмокнула, только это не сработало. Да и вообще, что взять с нойя.
— Я буду искать противоядие, — голосок у Конфетки становится совсем карамельным. — Я работала над составом, который пробуждает после укуса веретенщика… раньше. Может, если Премилосердная Целительница будет к нам милостива…
Звучит это так, будто мы можем помахать Пухлику ручкой и придумать ему запись в Книгу Утекшей Воды.
Зануда хмурится и постукивает пальцем по носу. На физиономии Зануды — сдержанная досада и огромное «Невовремя».
— И как назло — конец месяца, — бормочет он настолько не в тему, что к нему оборачиваюсь даже я. — Что?! Кто-то же должен подумать и о питомнике. Закупки, перевозка животных, сведения о разведении, оплата наемным вольерным, да еще эти благотворители — их визит уже месяц планировался, а явятся послезавтра! Мы не знаем, когда Гроски будет с нами… прости, Кани, но существует вероятность, что его вовсе не будет с нами! Я ведь… я не представляю себе даже объем всего, чем Гроски занимался, а если там требуются срочные решения… а переписка?! Я вел переговоры, но я же не…