, как доберемся живыми.
Нэйш молча жмет плечами – мол, не хочешь говорить, ну и не надо. А мне вдруг становится как-то все равно. Они же все равно мертвецы – и вечно охающая, огорчающаяся на каждом шагу тетушка, и одышливый дядька, трепещущий над своими женушкой и дочуркой, и мамаша Оттона, которая визгливо требовала показать ей «эту негодяйку» и вопрошала – кто-нибудь знает, какие пойдут слухи?!
– Они всё причитали, что я нездоровая. Дядька вообще брать не хотел. Тетка все квохтала, что вот, священный долг. А когда Подонок… когда я морду ему подправила… они все шептались. Что нужно это исправлять. Лечить меня, раз я такая ни на что не годная. Чтобы стала нормальной, как для… почтенного семейства.
Нэйш почти беззвучно смеется – ага, смешно как предсмертные судороги.
– Лечебница в Исихо? – спрашивает потом.
– Благородные своих в лечебки не отдают. Просто нанимают санитаров… прислугу. Докторов. Тебя обрабатывают зельями, магией… запирают в комнатах или крыле замка. Пока у тебя не наступает просветление.
Ни черта он не поймет – так что я умолкаю. Не говорю – какой это страх, когда понимаешь, что больше не услышишь вольного леса, не пройдешь по следу, не коснешься шерсти прирученного кербера. Когда узнаешь, что эти твари с рыбьими улыбками, которые притворялись твоими родными, хотят навечно запихать тебя в клетку, выдрессировать и заставить служить на задних лапках, а потом свести с кем-нибудь, как сводят племенных единорогов. Какую ненависть чувствуешь к стенам с дорогими обоями, к гобеленам и запахам благовоний, к постным лицам служанок.
Об этом я говорила только раз только с одним человеком.
– Иронично, – говорит Синеглазка. – Но почему ты не приняла Права Рода потом? Ты ведь могла оставить в поместье управляющего и употребить сокровища Драккантов… на лечение невинных зверушек, скажем. Основать приюты, организовать лечебницы…
Они мне все об этом говорили. Конфетка, и лесничий Олли, и Рыцарь Морковка – друг детства, которого как-то послали меня искать, чтобы уломать вернуться… Только одна ничего такого мне никогда не говорила. Только Гриз Арделл.
– Не хотела возвращаться туда. Никогда. В эти стены. Нельзя хвататься за то, что не твое. И не станет твоим. Люди не меняются. Ты так и остался убийцей и мразью. Так, на кой же черт ты…
Слова стынут, мерзнут в засохшем горле. До меня уже дошло – что он собрался делать, это до любого бы дошло, по-другому никак не выйдет. Просто я знаю, чем это кончится.
Двумя трупами на обледеневшей равнине.
– Спасение и смерть всегда идут рука об руку, – костер ярко вспыхивает в последний раз. – В сущности, часто это две стороны одного… Там и там в твоих руках жизнь, просто… исход неодинаковый. Иногда они даже дарят одинаковые ощущения. Власти. Собственного превосходства. Тебе лучше знать – сколько раз ты спасала жизнь милым зверушкам? Приятно ощущать, что они ходят по земле по твоей воле, да, Мел? Приятно осознавать, сколько их обязаны тебе…
– Я ничем тебе… не обязана.
Ты, скотина, задолжал мне столько жизней, что теперь должен меня спасать каждую неделю. Чтобы расплатиться хоть немного.
Надо бы выпалить ему это в лицо – чтобы знал. Но тут он крепче заворачивает меня в плащ и поднимает на руки – и от острой боли внутри все слова вылетают и теряются.
– Идиот.
Ну, кроме этого, безнадежного.
– О, не беспокойся, в свое время мне часто приходилось носить женщин на руках. По лестницам в том числе – почему-то они просто обожали это. И не все были… такими хрупкими.
Блеск. Мстительно воображаю Нэйша с какой-нибудь толстухой через плечо. Томно пыхтящей «Ах, я поражена вами в самое сердце». Да, да, и лестницу. Говорить неохота. Во мне нет и трех пудов, только вот сколько ты протащишь сто фунтов по ледяной поверхности, где без всякой поклажи можно ноги переломать?!
Скрип-скрип. Шаги теперь медленные, тяжелые, осторожные. Скрип-скрип – над головой плывет, переливается сияние. Манит за собой. И сотни глаз на небе, сотни. Наверное, там все – серебристые йоссы, нацеленные, грациозные; и двухголовые керберы, игривые, будто щенки… алапарды облизываются, виверри приподнимается на задние лапы… все, кого он отнял собрались, посматривают сверху. Зовут… за собой.
На восток, за мерзлые равнины. Нет, просто туда. Не в Водную Бездонь. В чистое, режущее холодом небо.
Скрип-скрип. Скрип. Перед глазами – плечо. А если приглядеться – за ним невозможная, прекрасная картина. Фейхеант. Изломанные фигуры из льда, встающие одна за другой. Фейхи на охоте, фейхи на лежбище, фейхи играют. Полуразвалившиеся, источенные ветрами, присыпанные снегом фигуры. Некоторые почти прозрачные, отсвечивают зеленым – в тон Огням Девы, раскинувшимся на полнеба. В некоторых уже и фейхов не узнать – просто ледяные глыбы. Олли говорил – они приходят сюда умирать. Поют прощальную песнь – и обращаются в блестящий лед навеки, и так было все время, и непонятно – что их сюда тянет, на эту равнину. Под лучами солнца она вся так и сверкает, как ярмарочный леденец, а ночью вот – призрачная, сине-зеленая… чудное место для смерти.
Эта самая смерть идет по пятам и выпевает песню голодными голосами.
Когда Песнь Охоты становится совсем уж ликующей – Нэйш останавливается и сгружает меня с рук. Потом наполовину распеленывает и мало того, что садится на полу плаща – пытается в нее завернуться. Проняло, значит, холодочком. Ресницы все в инее – и синева между ресницами смотрится будто отблески с неба.
Зато теперь ему точно не захочется смеяться. Фейхи опять уходят – небось, внушил им что-то новое. Правда, если судить по голосам, и их там уже не пять десятков.
Когда Синеглазка открывает глаза и выдыхает – он выглядит так, будто ножом в живот саданули его, а не меня. Потом ловит мой взгляд и ухмыляется.
– Ну, с Амандой и Гроски у меня было бы еще меньше шансов, а?
Особенно с Гроски. Хотя шансов и теперь нет.
– Отлично, – шепчу я. – Всегда мечтала подохнуть в компании самой большой мрази из всех, что знала.
– В твоей коллекции мразей есть большие пробелы, Мелони, – говорит Синеглазка. Он прислонился спиной к бывшему фейху, но, кажется, этого не чувствует. – Впрочем, мне всегда нравилось быть лучшим. Я удостоился первого места из-за того, что был устранителем?
Он правда не понимает. И не поймет. Что они все дышали, чувствовали, боялись – все, кого он забрал. Что их глаза так и смотрят на меня, что я могу перечислить их, одного за другим, как перечисляют друзей или братьев, что это все будто выжжено у меня под веками – каждый раз, когда он пользовался своим клятым дартом. Что меня колотит даже оттого, что приходится заворачиваться в его плащ.
– Ты не был. Ты, мать твою… остался устранителем. Все так и смотришь на них… как на мясо. Будто они вещи. Люди не меняются, я это ей сто раз говорила… когда она с тобой носилась. Стал варгом… а все так ничего не хочешь знать… кроме уязвимых точек.
– О, мы всегда на что-то закрываем глаза, правда, Мелони? – Синеглазка тоже начинает шептать. – Ты, например, избегала смотреть на милые шалости своих питомцев. Такие, как разоренные селения… искалеченные дети. Скажи, твои колени никогда не обнимали матери – потому что ты нашел то, что осталось от ее ребенка, и она может похоронить это? Ах да, по твоей теории люди же сами виноваты в том, что потревожили животное…
Опять откатывается холод и тупая, ноющая боль внутри. Накатывает злость. Открываю рот, чтобы сказать ему: нашелся, тоже, великий спаситель, да тебе наплевать на всех матерей и детей, лишь бы пришибить кого.
И тут Нэйш умолкает сам. Так, будто сам себя поймал на фальши. Или на том, что сказал слишком много.
Не знаю, что там выжжено под веками у него. Не хочу догадываться.
Звезды, кажется, с чего-то разревелись сверху. А может, решили вниз посыпаться – украсить искрами снег. Тупая боль внутри – теперь отдает в грудь. Когда Синеглазка опять меня поднимает – я готова заорать от боли. Только шиш ему, пусть выкусит.
А ноги, кажется, онемели, и дремота наваливается все чаще. Нам туда – на восток, где над горизонтом горит зеленый глаз, похожий на глаз алапарда. Там портал, до которого никогда не дойти. За Фейхеантом еще Усклепье, там на полчаса ходу, только вот это для здорового, а мы и так еле ползем – мухи на льду, одна тащит другую. Скрип-скрип. Будто часы неспешно что-то последнее отсчитывают. Все медленнее и тяжелее шаги. Все сильнее мороз – он кусает и забирается даже и под плащ. Тело вялое, голову хочется куда-нибудь пристроить, но не укладываться же на плечо Синеглазки, вот еще.
Говорят, здесь, в Фейхеанте, можно встретить Ледяную Деву. С ее упряжкой из хтурров. Наверное, было бы здорово попросить эту самую упряжку. Да только вот Ледяная Дева, говорят, ничего не делает бесплатно: с мужчин требует поцелуй, с девушек – танец. Не знаю, как у Синеглазки с поцелуями, а я танцевать точно не расположена.
Время кружится в хороводе, среди призрачных статуй фейхов. Кажется, мы тут уже проходили… мимо вон той самки-охотницы? Или мимо этих троих, игривых? Фигуры повторяются, приманивают в хоровод. Фигуры слишком живые – кажется, сейчас посмотрят голодными глазами и затянут Песнь Охоты…
Из дремоты выскакиваю, когда Нэйш опять опускает меня на лед. Хочу его спросить – что, умотался, небось? – и тут он закрывает глаза, будто во что-то вслушиваясь. А через миг вокруг нас властно начинает переливаться Песнь Льдов – на разные голоса. И когда ж они подошли-то… и где был мой Дар Следопыта, спрашивается?
На этот раз Синеглазку колотит нешуточно, так что он отвоевывает половину плаща, и мы оказываемся притиснуты друг к другу. Можно б даже пошутить, в его стиле – а что, Гриз не возревнует? Но я говорю только:
– Чем ты их? – и почти не слышу себя.
– Огнем, – говорит Нэйш и шарит на поясе. Снимает какой-то пузырек, пытается отогреть ладонями и полой плаща. Льет в рот – запах слабый, но вроде, сердечное. – Внушил, что здесь пожар.
Пожар на Фейхеанте, ага. Где сроду нечему было гореть. Даже если и поверят – все равно вернутся, еще голоднее, чем раньше.
– Нужно послать в питомник… весть.
– Я пробовал. Гриз в питомнике нет, а ученики… из тех, кто есть, никто не способен удержаться в сознании животного, где уже есть варг. Без последствий… для всех.
Интересно, это-то он когда успел провернуть? Сразу же, как в портал рухнул? Или на каком-то привале?
– Может, я мог бы передать весть через Сквора. Или отыскать Гриз, где бы она ни была. Но это отнимет время.
И силы. Не договаривает и вообще не говорит больше ничего. А мне лежи и думай – какими словами взывать к его благоразумию. В смысле – можно вообще взывать к чему-то, чего у человека нет?
– Да на кой это тебе, – наконец говорю я. Голоса почти нет, Нэйшу приходится наклоняться. – Грызи теперь в питомнике, так что тебе незачем пытаться ее заменить… Или поиграть в героя хочешь? Что – нравится риск?
Синеглазка не слушает. Он рассматривает сине-зеленые льды Фейхеанта и сияние Огней Девы прямо над ними. Ресницы все в инее, и физиономия тоже кажется сине-зеленой.
– Думаешь, люди не меняются, Мел?
Хмыкаю – а ты как думал.
– Может, это и правда. Знаешь, десять лет назад… я выбрал бы то же самое.
Фирменный стиль Синеглазки – к чертям мантикорьим объяснение причин.
Потом мы идем опять, только поднимается туман, а может, пурга – накидывается сверху и обволакивает то ли плащом, то ли одеялом. Под руки вдруг подкатываются мягкие, урчащие пурры – суетятся и желают оттянуть боль, и уши земляной кошки приветливо подрагивают из-под земли, и кажется, нужно задать корм единорогам, только вот воду подогреть для поилки – кажется, будет холодно…
– Мел, не спи. Не засыпай!
Меня кладут на землю и тормошат, голос еще такой… неприятно знакомый. Я бормочу, что пошел он к вир болотный, этот голос – хочу спать, и буду. Вдалеке воют фейхи, и это что-то обозначает. Опять поднимают, опять несут черт знает куда, и все повторяют, чтобы я не смела спать, и шаги становятся все неувереннее и тяжелее. Ресницы не хотят расклеиваться, а жаль, я б посмотрела на звезды. Интересно, уронит или нет? На лед падать не хочется…
– Не засыпай, Мел. Не засыпай.
Опять встряхивает чья-то рука… а, Синеглазка. Странно, что мы движемся, кажись, у него должны быть руки заняты? Только вот он меня не несет. Идет рядом, кутается в порядком погрязневший плащ. И придерживает меня, а подо мной – что-то горячее, гладкое, серебристо-бело-голубое, дышащее…
Оно поворачивает голову, и я вижу огромные влажные глаза.
Хтурра. Снежная антилопа.
Красавица – на миг я забываю даже про тупую боль и сонную одурь, такое это чудо. Серебряная мордочка с двумя темными полосками. Подрагивающий нос втягивает мой запах.
– Кх…как?
– Кажется, мы привлекли внимание не только фейхов, Мелони.
Голос у Синеглазки тоже подморозился. Но движется он точно быстрее, чем если бы тащил меня.
Я слышу быстрый топоток за ледяными скульптурами. Там таятся хтурры – снежные антилопы, любопытные и неуловимые. Куда там фейхам с их короткими лапками. Снежной гиене о такой добыче можно только мечтать. Они и мечтают – издалека, там опять поднимается волна надоевшего «Скоооо-ро!» По гладкой шкуре антилопы ходят волны дрожи, и я стараюсь погладить непослушными пальцами – успокоить.
– Ты… ее заставил?
– Удивительно, Мелони, но они сами были... настроены оказать помощь. Совсем маленькое слияние… объяснить самой смелой – что от нее требуется. К сожалению, меня они не выдержат, но уж что есть…
Меня антилопа тоже выдерживает с трудом – ступает тяжко, и мне хочется попросить у нее прощения. Но она поворачивает голову и будто улыбается, продолжая путь.
Олли говорил – если ты сделаешь им добро, то и они тебя не забудут. Еще говорил, что они будто бы чуют – кто любит животных, и за тех до последнего будут. Но это, видно, неправда. Иначе от Нэйша бы они унеслись уже со всех ног.
Поездка на хтурре – я бы в детстве душу бы за такое продала. Мечта всей жизни. Хочется улыбнуться, склониться на шею и покатиться туда – как с горки возле отцовского замка, чтобы валяться, обнявшись со сторожевыми керберами, кидать снежки в егерей и учиться читать следы…
– …в конечном итоге замечательные создания, не правда ли? Отличный мех… и такая скорость. Трудная добыча для охотника, поэтому на них обычно устраивают облавы или ставят ловушки. Если метить в ноги, то…
– Заткнись!
Горячая волна ненависти проходит по пальцам, и хтурра вздрагивает. Нэйш косо ухмыляется потрескавшимися губами и похлопывает антилопу по холке.
– Не спугни свой транспорт, Мелони. Отловить тебя среди этих статуй… будет непросто.
Черти водные, он нарочно меня бесит. Заснуть не дает. Ну его в вир с его методами, лучше не спать, кто там знает – что он еще ляпнет.
Когда впереди начинают плыть белые холмы Усклепья – мне кажется, что это все-таки я заснула. Только это оно – старое кладбище Драккантов. Мамочки, сколько же мы прошли, совсем же немножко осталось – тут здоровому напрямик с полчаса пешком…
Нам – может, час, или полтора – главное, что вон там, на северо-востоке портал, и если дура-Лэйси не поставила туда никакой засады.
И тут я понимаю, что поставила. Потому что она-то не хуже меня знала – и про Фейхеант, и про то, куда выводит второй портал.
Только вот прохрипеть об этой своей догадке уже не успеваю, потому что хтурра сперва испуганно всхрапывает, потом валится на колени. Синеглазка подхватывает меня, а антилопа, шатаясь, поднимается и убегает.
– Выдохлась, – пытаюсь пошевелить губами я, но Нэйш качает головой.
И тут я понимаю, что остальных снежных антилоп рядом с нами тоже нет. Есть – другие. От присутствия которых трещит мороз и застывают губы. Которые нетерпеливо поскуливают и которые устали ждать и больше даже не поют. Время любых песней прошло. Остался лишь голод.
И Нэйш опять закрывает глаза, и на этот раз его нет долго. До тех пор, пока голодное поскуливание не затихает в отдалении. Пока невыносимый мороз не становится привычным, въевшимся под кожу холодом.
А когда он открывает глаза – синева выцветает под покрытыми инеем ресницами устало и неохотно. Очень может быть, сознанию варга хочется остаться в теле какого-нибудь фейха – там теплее.
– Они вернутся, – только и говорит он. И поднимается. С трудом. И он еще собрался тащить меня, хотя и без меня он вряд ли протащится до портала. Между холмами намело снега, но повсюду камни и валуны, тропа между ними древняя, неровная. Синеглазка примеривается сперва к плащу, потом пробует поднять меня на руки.
Это-то у него выходит, а вот подняться вместе со мной получается не сразу. Холмы качаются перед глазами, плывут вместе с моим шепотом:
– Мантикора дери… что мне сделать, чтобы ты поступил не как идиот?
– Ну, ты можешь меня умолять, – отвечает Нэйш. Он больше не улыбается – скалит зубы от напряжения. Изо рта при каждом выдохе рвется клубом жизнь.
– И ты остановишься?
– Нет. Просто… получу определенное удовольствие.
Бесполезно. Как в той песенке про алапарда, который вздумал подзакусить луной и думал, что она близко. Мы можем сто лет думать, что портал близко.
И столько же к нему идти.
Мимо медленно – ах, черт, как медленно! – плывет Усклепище. Наше кладбище: тут и там вздымаются каменистые холмики. Или иссеченные древней вязью валуны, припорошенные снегом. До того, как всех жителей Кайетты начала принимать вода, мои предки хоронили своих здесь. В Морозном Наделе, поближе к Деве, к своей покровительнице. На дальнем холме, подсвеченном Огнями Девы, неясно темнеют каменные останки старого храма. Портал должен быть за ним…
Сине-зеленый снег неспешно просыпается сверху на место, где мы останемся. Будто чистой простыней застлали могильные холмы. Подготовили. Я все отрешенно жду, пока Нэйш споткнется – или пока вернутся фейхи. Гадаю – что случится раньше.
Случается и то, и то.
Синеглазка как-то удерживает равновесие, но все равно излишне поспешно сажает меня, прислоняет к какому-то надгробию-валуну. Сидим под плащом, прижавшись друг к другу – кошмарный сон какой-то, право слово. Мне уже трудно держать голову – норовит грохнуться ухом на плечо. Не чувствую пальцев, и ног тоже, и только боль внутри разлилась до спины, и жажда полыхает внутри все страшнее.
– Мел. Не засыпай.
– Или что? Грызи… нас обоих… убьет?
Мороз опять усиливается, вцепляется в щеки. Зубами, острыми, как у тех, которые тащат его с собой на утыканных сосульками шкурах. Которых больше не отпугнуть одному вымотанному варгу: я вижу, как Синеглазку перекосило. Слышу, что дышит он уже со свистом. Бесполезно: часть стаи уходит и запевает в отдалении, а остальные пляшут вокруг нас нетерпеливую пляску.
– Слишком голодны, чтобы поддаться, – только и выдыхает Нэйш. Потом звенит в сумке метательными ножами и проверяет свой, у пояса.
Нам не пройти к порталу. Нас уже взяли в кольцо: вой слышится отовсюду и становится все нетерпеливее. Нужно попросить нож – пока не поздно…
Вот только Нэйш там застыл и к чему-то прислушивается. Что ему там подсказало варжье чутье? Дар совсем отказывается работать, я все вслушиваюсь и вслушиваюсь – и различаю…
Цокот легких копыт по льду – маленькие вихри здесь, за кольцом фейхов. Те кидаются на них, обозленные – и не могут догнать, и далеко не отходят: знают, что здесь верная добыча.
А потом я взглядываю на лицо Нэйша – на эту его убийственную маску, хорошо мне памятную. И меня окатывает пониманием.
Снежные антилопы легче поддаются воздействию варга. Если он заставит их подойти ближе… подставиться под удар… отвлечь фейхов на себя…
– Не смей… – задыхаюсь, и кричать не получается, хочу двинуть рукой – и понимаю, что не могу. Слабость накатывает слишком быстро, до жути быстро, наверное, опять рана начала кровить. – Ты… Мясник, даже не думай… они же их всех… брось меня здесь лучше… Нэйш, не надо. Не надо!
Я теряю голос и пытаюсь приподняться, чтобы выкрикнуть ему в лицо, чтобы он не смел, и что я его ненавижу – и в глазах темнеет от усилия.
Последнее, что я успеваю увидеть – проблеск синевы под белыми от инея ресницами.