С Лайлом говорил несколько раз, с дочкой его и с вольерными — тоже.
— А этот… Нэйш у вас, что же, тут не появляется? — спросил осторожно два дня назад. — Фреза вот сказала — он больше в Вирских лесах, так, что ли? А молва-то доносила, что он сам питомником рулит. Что ж, врали?
— Не врали, — отозвался Гроски тогда. — Рулил до возвращения Гриз. Только вот рулевой из него был, как… чёрт, мне это и сравнить-то не с кем! Когда Гриз вернулась — даже вопрос не стоял, кто из них. Нэйш тогда стал во главе оперативников — поисковая работа, разъезды, всякое такое… А скоро в Вирских лесах стало совсем неспокойно: расплодились твари, которых вывел один чокнутый академик. Начали вытеснять местные виды и активно жрать вид людской — так что нам было хоть разорвись. Тогда и возник «Ковчежец» — вторая база. Неплохая идея, на самом-то деле: и мотаться лишний раз не нужно, и особо опасных зверюг можно держать подальше от основного питомника, и варгов натаскивать: там сейчас самые крепкие работают. Ну, и еще там виры на каждом шагу: так что если куда-то надо, можно без заминок добраться.
Вопрос не стоял. Кто из них. Замедляю, замедляю дыхание, надо собрать мысли, надо ухватить за хвост догадку, от которой все зависит…
Кто из них?
Нужно вспомнить, что рассказывал Гроски. О той базе, в Вирских лесах. Подумать — как можно подобраться… Нужно ли подбираться? Мотаю головой, вспоминаю: там одиннадцать человек вместе с обслугой. Пятеро тварей, еще одна — сильный огненный маг, Мартена, о которой Гроски с уважением говорил: «Видал бы ты, как она со всеми управляется. Да она уже сейчас могла бы всей базой рулить!» Твари часто на выездах, а яда нет теперь — как их собрать? И что там не так, с самой опасной тварью — вот же она, догадка, вот же…
Сижу и редко вздыхаю, и думаю, пока не открывается дверь. Это приходит Гроски. Под мышкой — какой-то сверток, он его сразу же кладет на пол и разворачивает. Флакон со светящейся желчью мантикоры ставит у стены; я щурю глаза: отвык от света. Один коврик расстилает, чтобы на него сесть, со вторым подходит ко мне, говорит:
— Хватит уже на полу валяться, перекатывайся туда, где потеплее. Дай-ка рану глянуть.
Прижимает мне рану тряпицей, бормочет: «Чистая, кровь почти остановилась, Аманда потом перевяжет…». И добавляет, отходя к своему коврику и небрежно на него усаживаясь:
— Ну, ты дурак. Наделал дел, понимаешь ли.
Небрежный, спокойный тон. Вид слегка усталый, но ни скорби, ни тревоги… Разве никто не умер?
— Руки, извини, пока оставлю связанными, — неторопливо говорит Гроски и чем-то звенит. Вынимает бутылку виски, бережно ставит рядом с собой. Из другого внутреннего кармана появляются стаканчики. — А то еще шибанешь Даром, раз уж тебе так убивать приспичило. Не расскажешь — с чего тебя так мотануло, детей травить? На месте додумался, или за этим к нам и шел?
— Они не дети, — говорю я упрямо. Пытаюсь представить — дикие, безумные глаза, стеклянный взгляд твари…, а представляются широко распахнутые, отчаянные глаза Лотти. Тряхнуть головой, отогнать наваждение…
— На варгов, значит, окрысился — и ясно, из-за чего, — Гроски неторопливо разливает виски по стаканчикам. — Понимаю. Ну что, помянем твою загубленную жизнь, а? Последнюю возможность — своими руками, надо же. Даже и не знаю, куда тебя теперь: конечно, ты никого не убил, и Аманда поставит детей на ноги… Но наши, сам понимаешь, на тебя злы, так что если Мел не доберется до твоей глотки — разве что на Рифы… так.
Я смотрю на льющуюся в стаканчики жидкость — в зеленовато-желтоватом свете она выглядит немного зловеще. И вдруг пропадает жажда — и приходит спокойствие и ясность.
Он хороший лжец, да. Но теперь я знаю, чего он хочет. Знаю, как говорить с ним. Знаю, что делать.
В один стаканчик Гроски вставляет длинную соломинку, пару секунд любуется и приподнимает — подать мне.
— Нет, — говорю я. Голос натруженный и сиплый, а сказать нужно многое. — Не буду пить. Отвечать на твои вопросы — тоже. Ты будешь отвечать на мои. Яд, который я им дал, неотвратим. Они умирают, и у тебя нет времени, иначе ты бы дольше меня забалтывал. А так вышло неубедительно. Торопишься, да? Тебе нужно узнать название яда, чтобы тварей могли спасти. Я не скажу. Попытаешься силой в меня зелье залить — призову Дар, мне же все равно… на Рифы, да? Я призову Дар, и вы ничего не узнаете.
Гроски открывает рот, чтобы что-то ответить, но я продолжаю — тихо, мерно, быстро.
— Попытаешься распылить тут что-нибудь — я призову Дар. Даже если просто ко мне подойдешь — я его призову. Ты маг холода, я знаю. Но когда сам себя сжигаешь изнутри — никакой холод этому не помешает. Так, да?
Конечно же так, он это не хуже меня знает. Зря они не сковали меня кандалами, лишающими магии… хотя кто знает, может, у них в поместье ничего такого и нет, они же только Службе Закона выдаются, и то не так часто.
Теперь он бегает глазами: думает о чем-то очень быстро, будто грызун, который мечется, ищет выходы… выходов я ему не дам. Совсем не дам.
— Ты, вроде, выпить хотел? Давай. Я досчитаю до трех, а ты должен выпить из этого стаканчика, с соломинкой. Не выпьешь — я сожгу себя. Давай проверим — насколько я вам нужен и насколько ты торопишься. Раз…
— Черти водные, — цедит Гроски и с размаху вливает в себя мой стаканчик. И с него осыпается маска небрежности и доброжелательности — и я чувствую противную дрожь. Передо мной — то, что пряталось под усмешками, шуточками, сочувствием. Скользкая, юркая, пронырливая тварь с хитрым взглядом, — сердце стучит, будто припадочное: я был прав, они все тут только притворяются…
— Какое там зелье? — спрашиваю я тут же.
— «Истина на ладони». Разновидность, то есть — не только лишаешься возможности лгать, но еще и пробуждает желание отвечать на вопросы.
Косится в сторону двери — нет, так не годится, нельзя отпускать.
— Уйдешь, когда я скажу. Попробуешь раньше — я…
— Понял уже, себя спалишь. Надеюсь только, ты не собираешься обеспечивать себе компанию в моем лице на пару часов: услышишь о себе много нового, а мой лексикон, знаешь ли…
— Заткнись, — шепчу я, потому что тварь передо мной — не варг, а омерзение вызывает точно такое же. Нащупываю лихорадочно слова: нужно использовать возможность, задавать нужные вопросы, потому что… потому что когда они умрут — те, которые выпили яд — я стану не нужен.
— Сколько пока умерло?
— Нисколько.
Хорошо. Нет, что я… худо. Наверное, эта нойя замедлила отравление.
— Что ты хотел у меня узнать?
— Название яда и противоядие — если ты насчет него в курсе.
Значит, они еще не знают о том, что если добавить в яд сок цветка-разгадки — будет противоядие. И теперь нужно главный вопрос — самый главный, чтобы понять, чтобы решить…
— Теперь скажи мне, почему этот ваш… Рихард Нэйш оставил питомник. Правду, а не то, что в прошлый раз натрепал.
Гроски смеется — это сухой, деревянный смех, будто звук трещотки, которыми я в лавке торговал, до того как…
— До Рихарда решил добраться, а? Не забудь пригласить туда меня — с удовольствием постою в сторонке. Посмотрю на то, что от тебя останется.
Я молчу: жду, пока подействует зелье. И ответа, после которого решу.
— Черт его знает, я его не спрашивал, — наконец говорит Гроски. — Могу назвать тебе сто тысяч причин. Например, такая: у него крыша начала съезжать незадолго до возвращения Гриз, ну, в смысле, окончательно. Так что кто там знает, может, он решил крышечку поберечь. Ну, или потому что… слышал, как говорят: варги не вьют гнезда? Их вечно несет черт знает куда и черт знает зачем, вот примерно так и он — остался в питомнике, но на выездной работе. Да по правде сказать, он никогда здесь не был особенно своим, так что кое-кто от души обрадовался, когда он отсюда убрался. Ну как, доволен, или мне досказать еще девяносто девять тысяч с гаком причин?
— Нет, — говорю я, потому что вижу, как его рука дергается за стаканчиком с виски — своим, невыпитым. — Я не хочу знать все причины. Я хочу знать — думаешь ты. О том, почему он ушел из питомника.
— Потому что ему на это наплевать, — отзывается вдруг Гроски вполне спокойно. И все же опрокидывет в себя и второй стаканчик. — Он себя в жизни не чувствовал варгом, а почему раньше не ушел — обещал кой-кому, я так думаю. Да и вариантов уйти было маловато: ему же с собственными силами нужно было осваиваться. Ну, а как только вернулась Гриз — он как-то живо вспомнил, что не особенно верит в общее дело, и подался от этого общего дела подальше. На черта ему, спрашивается, куча ответственности за просто так? Я, сказать честно, удивился больше тому, что он не исчез с концами — вот это было бы в его духе.
Да. Было бы в его духе. Вспоминаю холодный, нацеленный взгляд твари — озноб бежит по коже. Только вот я не удивляюсь, что Рихард Нэйш не ушел совсем: он же мне все равно что сам назвал причину.
Я неправильно начал, как жаль. Надо исправлять.
— Так мне вызвать Нэйша? — спрашивает Гроски, поигрывая бутылкой. — Раз уж тебе так интересно — почему бы у него самого не спросить. Он, конечно, тебе мозг вынесет своими рассуждениями — а я так думаю, и не только мозг, после сегодняшнего, только вот…
— Не его, — отвечаю я невпопад и безразлично. — Её.
Становится тихо, только где-то за стенкой мыши шуршат.
— Я хочу поговорить с Арделл. Пусть приходит без оружия. Одна. Если хочет услышать про этот яд.
Я пытаюсь подсунуть приманку: подложить кусочек надежды в капкан. Но скользкая, злобная тварь передо мной видит насквозь и цедит:
— В вир болотный тебя с такими условиями. Лучше я вызову Нэйша и посмотрю, как ты выглядишь, когда ты наизнанку.
— Я…
— Досчитаешь до трех и спалишь себя? — пожимает плечами и бросает: — Пали. Можешь прямо сейчас и начинать поджариваться.
— Вам не узнать о противоядии.
— Понадеемся на Аманду, милость богов и другие козыри.
— Этот яд необратимый, они без противоядия обязательно умрут.
— Почем мне знать, что ты вообще в курсе о противоядии — глотнешь эликсирчику, чтобы подтвердить?
— Не глотну. И говорить с тобой больше не буду. Хочешь — можешь звать сюда Арделл. А хочешь — хорони своих… которых ты детьми называешь.
Только это не дети? Не дети же, да?! Дышу сквозь зубы, повторяю как заклинание: не дети, не дети, не дети. Твари, да. Не смотрите на меня оттуда, из темноты, там только Гроски. Тейди приходил ко мне тогда, в камере, раньше… тоже смотрел. Второй раз не испугаюсь.
Мы потом еще немного торгуемся: он старается меня разговорить, или для Арделл условия получше выбить: чтобы у меня руки были связаны, или чтобы кто-то хоть на пороге стоял. Он хорошо умеет торговаться, только я все-таки лучше, я ж с малолетства в лавке за прилавком стоял. Только то он и отыгрывает, что я говорю: Арделл может приходить с кнутом, если захочет, мне неважно. А потом беру и умолкаю: плечо разболелась, и прижал страх: вдруг не придет? Вдруг не то сделаю?
Гроски уходит, и никого нет долго. Еложу по стене, стараюсь сесть так, чтобы удобнее, а то затечет все, а мне ещё дело делать. Про себя повторяю как заклинание: не дать ей заговорить, если придет. И самому держаться, а то знаю я, что она будет делать. Если, конечно, посмеет явиться.