глядит самим собой, но сходу ловит бутылочку, делает пару глотков.
— Любопытно — зачем Аманде здесь охлаждающее…
— Может, боялась, что перед твоим обаянием не устоит. Весна, она его всегда с собой возит.
Гриз уже торопливо натягивает одежду, не юбку служанки — к черту юбку, из чемодана вытряхивается родная клетчатая рубашка и удобные брюки. Пальцы еще вялые, виски давит, и каждый вздох приносит терпкую сладость, которая пропитала воздух, которая тянет, и зовет, и заставляет желать…
— Дурман, — упрямо говорит Гриз, ввинчиваясь в рубашку, — похоже, что-то, связанное с инстинктами желания. Источником может быть основной зал, но разницы между залом и коридором я не почувствовала, да и здесь ощущается, так что очень может быть, что над всем поместьем.
— Или над всеми гостями.
Нэйш тоже торопливо набрасывает одежду, Гриз бросает короткий взгляд, удостовериться — и ловит себя на том, что расстегивает пуговицу, а не застегивает. Нет уж, хватит. В памяти гостеприимно разворачиваются прошлые слияния: феникс, яприль, алапард, игольчатник, единорог… этого не хватало, единорог как раз в период гона… Грифон подойдет. Холодное, отстраненное любопытство — помнишь, Гриз?
Необязательно соединяться разумом, можно просто положиться на память, окунуться в чистую, рассудительную поступь мыслей старого самца грифона… что там говорит Нэйш?
— Похоже на действие зелья.
— Может быть артефакт.
Волны душащей сладости, томительного желания, теперь кажутся чужеродными — бушуют у стен ее внутренней крепости — и не могут захлестнуть…
— Артефакт исключается, амулет сработал бы на противодействие, — Нэйш прищелкивает пальцами по крылу серебряной броши-бабочки — та примостилась с внутренней стороны лацкана. — Что ж, это вполне в духе милых шуток госпожи Мантико: только представь, что начнется в поместье к полуночи.
Представлять Гриз не хочется: сама… можно сказать, видела. Жилетку на рубашку, под жилетку кнут, чтобы не торчал на поясе. Эйти придётся пока выспаться в сумке на поясе: Гриз перекладывает туда многосущника. Звенит серебристая цепочка дарта: Рихард тоже готовится к худшему.
— В любом случае, нужно вытаскивать наших, после разбираться, — отзывается Гриз, первой шагая к двери. Догоняет ее суховатый смешок.
— Тревожишься за Аманду?
— Скорее за Кани и Десми, они неопытны.
— И тебя не смущает, что ты несколько разрушаешь наш маскарад своим нарядом?
— Смущает. Но что-то мне подсказывает, что гулять в платье по поместью даже как-то и хуже.
Что-то другое подсказывает мне, что наш маскарад уже разрушен. Что где-то недалеко таится опасность, ползет потихоньку навстречу, что все началось раньше, когда… когда?
Коридор ведет туда, где свет, смех и музыка, откуда веет одуряющими ароматами, где плещут сладкие волны томления… Куда нельзя — об этом настойчиво твердит внутренний голос.
— Ты знаешь поместье лучше — надо выйти на наблюдательный пункт над залом, на один из тех балконов, лучше всего. В сам зал соваться опасно: если рядом с ним эпицентр этой дряни — можем опять «поплыть», холодилки у нас не так много, а тогда уже придется…
— О, — голос Нэйша чересчур уж безмятежен. Настолько, что начинают ныть зубы. — Но ведь ты же всегда можешь прибегнуть… к другим эффективным способам. Нет?
Проклятие, чуть не забыла.
— Извини за Душителя. Нужно было привести тебя в чувство, а сходу…
— Понимаю. Легче метить в очевидные уязвимости.
Коридор кажется еще более бесконечным, ветвится и сворачивает, музыка из зала теперь долетает — приглушенная, но все равно будоражащая. Тусклый, синеватый свет раковин подвечерника, шагов позади не слышно, и от этого тревожно — будто спина прикрыта не полностью.
Коридоры нехорошо и вкрадчиво тихи, будто там, впереди, ждут. Или позади? Гриз хмурится, пытаясь различить шаги: кажется, все это начинает походить на ловлю на живца.
Смешочки Рихарда отвлекают.
— Знаешь, аталия, мне на самом деле любопытно. Насколько ты была уверена в том, что я…
— Нэйш. Если бы я считала, что ты можешь мне навредить, не справиться или не остановиться — ты бы сейчас не шел за моей спиной.
— Ну, в свете твоей обычной философии — я не считал бы это аргументом…
Отпустило, кажется, — во всяком случае, безмятежности в голосе стало меньше. Лучше бы не разговаривать, но в молчании сладкая дрянь в воздухе облепляет будто пленкой, давит на виски, чужеродная, тягучая…
— Если вдруг накатит — можешь попробовать технику воспоминания о единении. Формируешь образ животного в памяти и частично в него погружаешься. Грифон, например, неплохо подходит… Ч-черт, тупик.
— Раньше этот коридор вел к выходу на балкон, я говорил, что в поместье часты перемены. Попытаемся другим путем. Грифон, аталия? Я предпочел бы алапарда…
— Не удивляюсь. Как пока, не плывешь?
— В Ордене Жалящих учили не выпускать инстинкты наружу… без должной необходимости.
Нужно все-таки сказать, что пару-тройку уроков он прослушал. Гриз открывает рот… закрывает, услышав впереди шаги. Кто-то медленно идет по коридору навстречу — несколько кого-то.
Человеческие ноги — неуверенные шаги. И звериные лапы — мягкая, едва ощутимая поступь. В которой что-то неверное, неправильное, не то…
Нэйш за спиной становится опасно расслаблен, как перед броском. Синий, призрачный свет выхватывает сперва фигуру — невысокую, женскую, слепо бредущую вперед. Потом двух алапардов по краям — золотистых, они кажутся мертво-зеленоватыми в такой подсветке.
Наваждение, чужеродный приторный зов липнет и мешает, Гриз стряхивает его и вглядывается — бледное лицо с выцветшими веснушками, волосы растрёпаны, губы искусаны… Эоми Хоннс, ну, хоть кого-то нашли. Хотя вопрос — кого они там нашли…
— Помогите, — скрипуче, мертво говорит Эоми. Кивает, как марионетка. Машет рукой — кукольное движение. Делает шаг назад — и алапарды делают. — Нужна помощь. Идите… за мной.
Варги не двигаются.
— Глаза, видишь? — шепчет Гриз, хотя знает, что Рихард уж этого не упустит: глаза девочки все в разводах, как будто она в единении с животными… с алапардами, так? С вот этими вот, не особенно правильными, которые тоже застыли, как деревянные, напротив, нет ни слабого дико-сладкого запаха от шерсти, ни приветственного ворчания… они даже не моргают.
Только волны вожделения плещут сильнее — обнимают, закутывают, заставляют дышать с присвистом. Так, стоп, дело прежде всего.
— Помогите, — механически выговаривают губы Эоми. — Нужно… за мной. Идите… за мной.
Раз-два-три, поиграем в детскую игру, Гризельда Арделл. Кто дергает за ниточки — варг или животное? Похоже на обратное слияние, если бы только еще алапарды не вели себя так неестественно. Усы вот не дергаются. Ладно, все равно пришлось бы проверять.
— Сама, — отвечает она на легкое движение за спиной. Вздыхает, отгоняя пелену страсти, висящую в воздухе. Шаг вперед, шепот: «Вместе…» — и в глаза ее входит зелень трав, и набухающие почки, и поросль юных цветов на холмах…
Я — Гриз Арделл. Я — варг, я с вами. Вы…
Голод — вот, что захлестывает в первую очередь. Потом наваливается, подминает клейкая трясина, из которой нет выхода: мы вольем в вас яд нашей приманки, а потом выпьем досуха — тяжкое, затягивающее сознание, не сознание даже — голые инстинкты, растворенные в густой темноте: давящая, душащая сладость, которая готова утащить тебя и сожрать, перемолоть остатки твоего «я»… Запоздало приходит осознание — зря сунулась, это точно не алапарды, это ловушка, в которую уже угодила Эоми, и остается только цепляться за остатки себя самой, пытаться устоять и слушать, невольно слушать то, что не выражено словами — чистая воля, чистые образы… Подчинись, просто подчинись, тогда, может быть, немножко тебя останется, как вот у этой — что-то слабое бьется и хныкает рядом во тьме, и она отчаянно тянется — девочку нужно вытащить, но пробиваться приходится сквозь вязкое, студенистое, черное, что норовит потопить, растворить, сомкнуться над головой, ты сама пришла в ловушку, теперь ты наша, наша, наша, ты не уйдешь… волна за волной — погружает, забирает, и значит — сейчас придет темнота…
Вместо неё приходит удар: не искусство, не тонкость слияния сознаний, зато если такую мощь вложить в огненный Дар — можно спалить крыло замка, как минимум. В глазах темнеет, Гриз чувствует под собой холодный пол, слышит то ли рычание, то ли поскуливание, пальцы сами по себе нащупывают рукоять кнута. Мысль мелькает — короткая, сердитая: «Говорила же ему — не лезть в слияние с такой кувалдой наготове…»
Распахнуть глаза. Призрачно-зеленый алапард валится на бок — у него в горле поблескивает серебристым дарт. Второй успевает взвиться в воздух в прыжке, неестественном даже для алапарда — Гриз успевает захлестнуть его кнутом, чуть не промахивается из положения лежа по лапе… Рывок, зверь с рыком опускается на пол — и валится, уже не от дарта, от метательного ножа. Нож Рихард успевает запустить снизу вверх, тоже из положения лежа… когда успел свалиться?
Наверное, пока выбрасывал ее и девочку из сознания этих тварей.
Становится тихо — даже музыка, кажется, глохнет в отдалении. Два алапарда лежат на полу — затихают конвульсии. Эоми Хоннс лежит рядом — тихо подвывает. Гриз сглатывает, ощупывает холодную стену — нужно подняться — садится, прислоняется к стене…
Они с Нэйшем смотрят друг на друга от противоположных стен — бледны одинаково, пытаются выровнять дыхание.
— Аталия?
— В порядке.
Выдающаяся работа бывшего устранителя, Рихард Нэйш. Нырнул следом, как только мы упали, вышиб нас с девочкой из сознания этих тварей… и сразу же схватился за дарт. Очень надеюсь, что ты хотя бы сделал это не на чистых инстинктах.
— Успел понять, с чем дело имеем?
— Выморки. Какая-то разновидность, во всяком случае.
Нэйш поднимается рывком, Гриз встает тоже: нужно девочку осмотреть… Выморки, да. Академия все стремится их отнести к нежити, но они как раз очень «жить» — магические сущности, появившиеся после Великого Противостояния. Вытесняют животных и людей, принимая их формы, могут читать образы в твоем мозгу и заманивать, представая в обликах тех, о ком ты думаешь… Животными становиться тоже могут. Считается, что мыслят на уровне примитивных инстинктов, а все их копирования — только приспособление для подманивания добычи.
Только вот из отчетов Десмонда Тербенно следует, что эти твари приспосабливаются быстрее шнырков.
— Никак не объясняет дурман и то, почему они вообще здесь, — шепчет Гриз. Осторожно берет за плечи скорчившуюся девочку, тихонько трясет. — Эоми, Эоми… это я, Гриз… спокойно…
Бывшая ученица тихо подвывает в прижатые к лицу ладони. Нужно влить в нее хоть что-нибудь — «охладилку», укрепляющее, она же явно истощена.
Но стоит Гриз потянуться к поясу с зельями — как Эоми Хоннс вскакивает на ноги, визжит и пытается удрать — и попадается уже в захват к Рихарду. И замирает, уставившись в лицо Нэйшу:
— У-у-у-учитель?!
И начинает рыдать напропалую, вцепившись в рубашку варга, уткнувшись в ее носом и что-то невнятно туда всхлипывая («У-у-у-учитель… вы пришли… гос…госпожа Арделл, то есть Гриз, ой, а что это с вашими волосами… то есть, не с вашими, Гриз…»)». И тут же обмякает, так что Нэйшу приходится ее подхватить и опять опустить на пол.
— Ослабела, ее почти все время на соединении держали, — отвечает Гриз, вливая в бывшую ученицу укрепляющее. — Эоми, что тут творится?
— Я… ик, не знаю… меня наняли… а потом почти сразу… я пыталась… не хотела… а они…
Из невнятного лепета Эоми Хоннс ничего не разберешь — в основном всхлипы. Разве что-то, что она оказалась у выморков уже две недели назад, а значит — твари здесь давно. Сколько их — она точно не знает, шепчет только: «Много…». На вопросы отвечает плохо, путается и смотрит — мутно, как из сна.
— А потом… госпожа Мантико, она сказала, что это будет веселое зрелище… самое веселое… а та, которая ее сестра… она… главная у них… и мне сказали, чтобы я ей сказала…
— Зачем им была ты? — спрашивает Гриз.
— Чтобы… договариваться, — шепчет девочка. — У-у-уговаривать, чтобы они не сразу… всех… говорить, как себя вести… С… с ней, потому что… надо речь…
Глаза у нее закатываются, и в них вновь вспыхивают голубоватые, будто вода, разводы.
— Выключи ее, — говорит Гриз тихо. — Как бы опять не ушла, слишком долго была в контакте с ними.
Нэйш прижимает на шее девочки какие-то точки — и та обмякает совсем. Гриз делает жест — поднимай, и пошли. Да, я знаю, что это займет тебе руки и если что ты не сможешь пустить какому-нибудь выморку дарт в глотку. Но кто тебе вообще обещал легкую жизнь?
Теперь они удаляются от основного зала: девочку нужно пристроить в безопасное место, желательно еще поближе к выходу. Гриз идет впереди, Нэйш с Эоми на руках — чуть позади.
— Расклад мерзкий, — шепчет Гриз себе под нос, и чувствует, как сгущаются и забивают дыхание волны сладкой истомы — кумар, стряхивать который становится все легче. — С такими тварями мы встречались во время Противостояния — только они перед собой волны страха гнали. Помнишь, что случалось с варгами, которые пробовали войти к ним в сознание?
Под веками вспыхивает болезненное видение — бессмысленно бормочущие, хихикающие, пускающие слюни тела. Женщины, мужчины, юноши, все — с одинаково пустыми лицами, кто-то бьется в агонии…
— Выморки, с которыми сталкивались мы, таких способностей не проявляли. Зато были куда более… организованными. Полагаешь, развиваются?
— Приспосабливаются. Они же в каждой местности сюрпризы преподносят, как шнырки. Ну, и вот эти выработали… манок.
Тошной истомы больше нет и следа: осознание того, что они в логове хищников, отрезвляет лучше зелья. Мозг работает четко и ясно: что у нас тут? Открытая дверь, какая-то каминная. Девочку на софу, самой — быстро думать, где тут взять проточную воду или «Зрячую чашу» для сквозника!
— Насколько я понимаю — ты считаешь, что выморки способны были через варга договориться о чем-то с госпожой Мантико, потом две недели обитать в ее поместье, а теперь вот вести себя настолько… последовательно?
— Что? Нет, я думаю, что с выморками договаривался кто-то другой.
Тот, кто привел их к госпоже Мантико и внушил ей, что погрузить гостей в наваждение страсти — отличная мысль и чудное развлечение. Тот, кто додумался сделать варга связным между этими тварями…
Окна в комнате нет: в замке Мантико вообще нет окон, так что просто так не выберешься. Нэйш прислонился к стене, смотрит испытывающе — что, его опять накрыло?
Нет.
— Ты же знаешь, что они считаются неспособными к переговорам? Во время твоего отсутствия мы… можно сказать, пытались, но заканчивалось это всегда одним.
Ну да, дартом в лоб, спасибо еще — этих тварей убить можно. Вернее, прекратить сознательную деятельность, потому что господа из Академии все как один утверждают, что выморки симулируют настолько вдохновенно, что в процессе даже помирают. Думай, Гриз, думай, надежды на агентов Эвальда мало…
Одно хорошо: цели выморков вполне себе ясны. Выморки, кажется, собираются закатить тут немаленькую оргию. Во всех смыслах, особенно в гастрономическом. Соберутся где-нибудь возле главного зала — закроют кумаром всех и вся, сделают так, чтобы люди утратили бдительность, поддались страсти, разбрелись по комнатам и уголкам, обессилели в объятиях друг друга… Может быть, будут принимать вид гостей и подъедать поодиночке, результат все равно один.
К утру здесь будет гнездо выморков и никого живого. Гостей нужно убрать (а если среди них — уже эти твари?!), Эвальда предупредить, из ресурсов — почти ничего, то есть, один-то, конечно, есть…
— Приятно чувствовать себя небезоружным, — усмехается Нэйш, который явно пришел к тем же выводам. — Да, аталия? Какие планы?
— Разделяемся, вытаскиваем остальных, предупреждаем Эвальда. Ты сумел что-нибудь зацепить, пока был у них в сознании?
— Ничего существенного… основная часть сейчас под залом. Финальный обед, я так понимаю, намечен на полночь или чуть раньше, главная — сестра Мантико, если она вообще человек, в чем я сомневаюсь. Думаю, остальных стоит искать как раз возле подвальных помещений — их попытаются заманить туда — ну, а кто-то вышел на охоту за нами. А теперь они будут особенно настороже: мы забрали у них переговорщика.
— Примерно как я и думала. Значит, за мной вызов Эвальда и попытка найти Кани и Десмонда… Ну и сам понимаешь. Мне нужно время.