* * *
Десмонд Тербенно настигает свою добычу лунной ночкой, во дворе имения.
Звучит жуть как романтично, если бы добычей не была я. Со всеми отсюда вытекающими.
— Обучение начинаем завтра, — говорю я и не хочу встречаться с женишком взглядом.
Неприкрытая боль на его лице даже в прудике отражается. Еще там отражается моя физиономия, которой я все никак не могу придать градус нужной виноватости. Хотя внутри у меня сейчас бесятся стаи ошалелых крыс.
Я твердо намерена выслушать все, что он мне скажет. А потом ответить, что бегать от призвания можно — но недалеко и недолго. Что лучшего устранителя мы не найдем. Что я никогда не любила животных. Что я почему-то слишком хорошо чувствую, как и куда бить. Что я лет с шести мечтала найти свое — ну, кто виноват, что оно вот таким оказалось.
Наверное, в кошмарах мне будут сниться не глаза зверей, которых я лишу жизни. А глаза бывшего законника Тербенно. Которого любовь ко мне, идиотке с ветром в голове, сорвала с места, вышвырнула с должности и привела в питомник. Хотя я вообще-то предупреждала, чтобы он со мной не связывался.
— Я же тебя предупреждала, — говорю я. Сажусь на траву и болтаю рукой в прудике. — Слушай — извини. Правда, извини, что тебе так со мной пришлось. Такая уж я, ни на что не гожусь. А ты поступил глупо. Тебе же, наверное, даже мой папаня говорил, что не надо тебе за мной. Но это вообще-то к лучшему. Ты себе найдешь жену, чтобы — как полагается. Хорошую мать… и она будет уметь вышивать, а?
Мне даже воображается эта тошнотворная картинка. Десми — суровый и строгий со своей походкой военного, подстриженными темными волосами и непоправимой печатью честности на лице. Рядом с ним вышагивает что-то такое нежно-воздушное, в оборочках, щебеча, что вот, нужно бы купить рыбы к обеду. И парочка опрятных ребятишек в чистых костюмчиках — не бузят, грязью друг в друга не кидаются. От такого мерзкого видения мне хочется рыдать.
Потому что за ним накатывает осознание правдивости.
— Эй, ты сейчас должен запретить мне быть устранителем, — говорю я, потому что женишок молчит. А если я замолчу — я тоже разревусь. — И вообще, похитить меня. И сказать, чтобы я не смела видеться с Нэйшем.
— Не могу. В таком случае ты выйдешь за него замуж. И будет еще хуже, чем теперь.
Когда это он так хорошо успел меня изучить?
— Только не начинай мне тут о том, что любишь меня несмотря ни на что. Дурь жуткая. Женушка — убийца зверушек. Хочешь — перескажу тебе, какие я сказочки детям могла бы рассказывать?!
Десми вздыхает. Усаживается рядом на траву, но меня не трогает, потому что я смотрю, как очень голодный дракон.
— Когда я работал в Службе Закона… ты ведь знаешь о Вейгордском Душителе. До него ко мне попадали мелочи, вроде контрабанды, а тут… Убийства, и раз за разом. Тогда я понял, что такое — смотреть с другой стороны. Со стороны жертв. Ты видишь их раз за разом, говоришь с их родными, которые не в себе. И понимаешь, что сделаешь что угодно — лишь бы не было следующего раза. И в какой-то момент думаешь: если бы тебе попался Душитель — ты смог бы его… сам? Чтобы предотвратить?
Долго молчит, потом добавляет:
— Может быть, он и был человеком, не знаю. Я видел его последние минуты, и он точно мыслил и чувствовал боль. И у него были свои резоны. Но если бы мне вдруг пришлось, если бы выхода не было… наверное, я бы думал только об этом. О том, что может быть и следующий раз.
Потом еще думает, считая звезды в воде пруда. Совершенно чудесный остолоп.
Кажется, все еще мой.
— Хотя, наверное, меня бы выворачивало, — прибавляет Десми с отчаянной решимостью. — Но потом. Потому что я точно для этого не создан. Кое-кто у нас, правда, прошел через это… знаешь, что они говорили? Что очень важно иметь хоть какой-нибудь якорь, чтобы не увлечься. Остаться собой. Просто обещай мне, что остановишься, когда перестанешь плакать. Ладно?
У него подрагивает голос и руки немного, ему страшно трудно держать себя в руках. На самом деле, наверное, хочется орать, хватать меня в охапку и удирать на край света. Но мой чудесный остолоп держится, потому что возомнил, что пойдет за мной до конца.
— Зачем тебе?
— Не знаю. Может, это мое призвание.
И краснеет, потому что слово — не из его лексикона. Десми славно разбирается с бумагами и трактует законы, он отлично выполняет распоряжения, но вот все романтические бредни мира — для него темный лес.
— Хочешь — сыграю тебе? — окончательно поражает меня Тербенно и достает из кармана дудочку.
Он редко пользуется своим Даром — тот неуживчив, не желает поддаваться командам и норовит ухлопать кучу людей. Десми, правда, тренируется, но мне что-то страшновато.
— Если с любовью — можно, — отзывается Десмонд и подносит дудочку к губам.
Звуки тихие, напоминают пение ветра в камнях и журчание воды. Не спеша разливаются в воздухе, текут внутрь. Грустные, вопросительные, легко, словно кисть художника, рисующие будущее…
Что ты видишь, спрашивают звуки, что ты слышишь?
Вижу какое-то селение. И девочку… женщину? С шапкой огненных волос. Порхающую по улицам. Слышу смешки и пересуды — что она может, девочка? Сколько ей там лет?
Вижу побледневшие лица, слышу молчание, когда девочка-женщина возвращается. И ветер треплет ее волосы и срывает кровь с пальцев.
Что ты видишь? — спрашивает мягкая музыка, проливаясь лунным светом внутрь.
Всех их, у которых были резоны дышать. Грифона, защищавшего гнездо. И алапарда-людоеда в голодный год. И двух взбесившихся мантикор. И яприля, которого запирали в душной клетке. И за ними — еще многих и многих…
Что ты слышишь? — плещет в ушах мелодия тихой водой из прудика.
Плач. Когда женщина, похожая на девочку, возвращается домой и бесшумно входит в комнату с колыбелью. Когда она снимает куртку, с которой час назад тщательно смывала следы крови. Уже после того, как качает колыбельку и шепчет, что мама уже пришла, у мамочки просто были небольшие дела, это совсем ничего…
Потом она плачет, прислоняясь к стене в соседней комнате. И тогда кто-то знакомый, кто-то незыблемый, кто-то неспящий и ждущий подходит — и обнимает за плечи, как вот сейчас, и мелодия замыкается в кольцо, проходится холодком по коже и спрашивает, с последними вздохами: что ты теперь скажешь, что скажешь?
— Если ты будешь рядом, — говорю я, — я не перестану плакать после рейдов. Никогда.
Не только варгам иногда полезно чувствовать боль, чтобы вспоминать, что они все еще остаются собой.
====== Узы варга – 1 ======
— Кх.
Лайл Гроски прочищает горло в третий раз. Тоскливо и громко. В серых глазах у Лайла Гроски живет немой вопрос: а нельзя ли уже к делам? Гриз Арделл поднимает голову, смотрит мимо подчиненного. И возвращается к листку в своих пальцах. Сворачивает, разворачивает, сворачивает… — Боженьки, — говорит наконец Лайл Гроски себе под нос. — Конец света, не иначе. Это из-за вестей из Исихо? Гриз Арделл вздыхает и трет лоб, убирая с него каштановые завитки. — Что ты знаешь об Исихо? — Что городок населен жителями под стать моему зятьку, — бодро рапортует Гроски. — Зануды да старые девы. Среди которых тоже полно зануд, к слову. Из ярких новостей недели — сдохшая в неположенном месте кошка и нерадивая прислуга. Не постигаю, как они там разрешили устроить зверинец. А если взять историю с сбежавшим фениксом — так они это теперь пять поколений припоминать будут. А что, пришел вызов? — Да, — говорит Гриз, чувствуя пальцами неверную, теплую, пыльную поверхность листка. — Вызов. И не один. Мы собираем группу. Я еду сама. И Лайл… найди мне Рихарда. Срочно. Лайл Гроски прекрасно скрывает свое недоумение — очень может быть, он просто разучился удивляться, поработав в «Ковчеге». Но вот спина у него выглядит крайне вопросительной. Зачем ты едешь сама на пустячный вызов? — шепчет спина, и внутри Гриз что-то повторяет этот вопрос. Зачем тебе глава поискового отряда, который сейчас решает проблемы переселения южных болотистых гидр? Правда, Гриз, зачем это тебе понадобился твой заместитель, с которым вы старательно друг друга избегаете пару месяцев? Гризельда Арделл не отвечает и остается ждать в задумчивости и неподвижности, а прошлое лукаво поглядывает на нее из-за штор. Рихард Нэйш прибывает в кабинет через час: из кармана охотничьей куртки ненавязчиво высовывается острие дарта, высокие сапоги заляпаны тиной, отросшие волосы перехвачены лентой. Одаряет приветственной улыбкой, опускается в кресло. Лайл Гроски, который неубедительно изображает конвой, отчаянно вопрошает взглядом: можно уже уходить? Гриз не дает на это ответа, так что Гроски приходится остаться. — Срочное дело? — интересуется Нэйш так, будто попрощались они полчаса назад. — Вести из Исихо, — бросает Гриз в ответ. — Как скоро ты планировал мне сообщить, что в городе объявился варг? Сколько-то секунд Нэйш интересуется росписью потолка. Роспись богата — как и должно быть в старом аристократическом гнезде, где расположился ныне «Ковчег». Богата и омерзительно пасторальна. — Во всяком случае, как только я почувствую, что в Исихо появился варг. Но ощущения не было. А почему ты считаешь…? Из ящика стола Гриз Арделл вынимает плотный конверт — запечатанное ядовитое прошлое. На конверте — печать с багряными буквами «Л. Б. И. Д.». Полузатертый девиз гласит: «…милость Матери-Аканты». Нэйш, в руки которого переплывает конверт, задумчиво обводит пальцем сперва надпись, потом герб — кривое деревцо с подпоркой. И память больше не шепчет, она кричит. — Лечебница для больных с искажениями Дара, — Гриз говорит тихо, — имени Йенда. Они прислали это вчера. У них беглец. Ты не догадываешься, случайно, какой Дар у него может быть? Лайлу Гроски явно не по себе. Кажется, он собирается покинуть помещение хоть бы и через окно — или заорать во все горло, чтобы прервать гнетущее молчание. Молчание ожидаемо прерывает Рихард: вскидывает брови и интересуется лёгким тоном: — Ты вызвала меня из-за этого? И тогда она разворачивает письмо — или скорее записку, которую комкала в пальцах все последнее время. Протягивает ему. — Пришло сегодня водной почтой. — Письмо — мне? — Не на твое имя. На имя Астиана Шеворта. Крик памяти становится неслышным, растворяется в наступившей тишине. Гриз Арделл ждет, но ее заместитель спокоен. С задумчивой усмешкой разворачивает письмо и пробегает глазами. И Лайл Гроски вздрагивает, потому что невольно увидел первое слово — выписанное дрожащим девичьим почерком: «Брат!» И опять громко прочищает горло, будто напоминая: может, вы уже наконец признаете, что я тут лишний? Никогда не интересовался чужими тайнами. — Здесь нет тайны, Лайл, — отвечает на кашель Рихард. — Только… вопрос. И передает письмо Гроски, который тут же становится неразбавленно несчастным — прикидывая, во что его могут втянуть. Гриз запускает пальцы в волосы и ждет. Пытается вытряхнуть из себя настойчиво плывущие перед глазами строки: «Асти, я совсем тебя не знаю, но обратиться больше не к кому…» «Он говорит, ему нужна тихая и покорная жена, а я подхожу…», «Мама считает, что это один шанс из тысячи, ведь перестарков брать не хотят, а он богат…», «Я не знаю, почему, мне так страшно, Асти…» И вкрапления бессвязных просьб: «Пожалуйста, если ты чем-то можешь помочь…», «Я не знаю, я готова на все…», «Я никогда не покидала город, я даже не знаю, дойдет ли письмо, но прошу тебя, прошу тебя…» — Так, э… за кого ее выдают? — Гроски читает и багровеет, потому что не привык по уши нырять в личное других людей. — Она тут указывает — вроде как, Ааро Вуллет. Что-то я не встречал его среди богатеев — то есть, среди тех богатеев, с которыми имел дело. — Не встретишь, — говорит Гриз хмуро. — Он из заводчиков зверинцев — из тех самых, которые себе состояние зарабатывают на костях животных. Сам из мелкой аристократии, а обожает разглагольстовать о породах и о том, как лучше бы устроить человечество путем тщательного отбора и сведения отдельных особей. Мне, например, он заявил, что налицо порченая кровь, и я произведу, как он выразился, бракованных особей. Сказать, что он подонок, — все равно что сказать, что Мел слегка симпатизирует животным. Лайл Гроски сглатывает. Рихард задумчиво барабанит пальцами по официальному конверту лечебницы. — Я виделась с твоей сестрой, Рихард, — говорит Гриз через силу, — один раз, когда… Нэйш перебивает с обворожительнейшей улыбкой, от которой веет нешуточным морозцем. — …копалась в моем прошлом. Все в порядке, я помню, что это было для общего дела. Если не ошибаюсь, ты говорила, что она хороший человек. Кажется, я поверил тебе на слово. Мы с Далией виделись, когда ей было восемь, а мне семнадцать, так что рассчитывать на собственные ощущения… — А еще она в отчаянии и надеется только на старшего брата, — Арделл заставляет свой голос звучать мягко. — Так что я намереваюсь отправиться туда и сорвать чертову свадьбу. Но поскольку там еще сбежавший феникс и варг из лечебницы, и у меня есть чувство, что это связано между собой… Лайл, присоединишься? — Дело чести — наплевать в суп уроду-разводчику, — чеканит Гроски, изображая на физиономии энтузиазм. — Если уж ты собираешься устроить там полный хаос — могу прихватить дочурку. Или Мел — раз уж речь о зверинце, она устроит хаос не хуже, чем Кани. — Речь о фениксе — значит, берем Кани. И…? — она бросает вопросительный взгляд на Рихарда, который расплылся только что в слишком широкой предвкушающей улыбке. Не сулящей ничего доброго улыбке — Когда-то надо возвращаться в семью, не правда ли? — шелестит Астиан Шеворт и откидывается на кресле с довольным вздохом. — Не терпится увидеть лицо моей милой, милой матушки. Гриз Арделл дает себе зарок на будущее: все разговоры со своим заместителем начинать с «Тут есть возможность кой-кому разрушить жизнь. Участвуешь?»