Я хмыкнул. Признался:
— Примерно так ты и выглядел.
— Сам-то где калымишь, спортсмен? — ухмыльнулся в ответ Сан Саныч.
— В спортзале, — в тон ему ответил я. — С семи лет в секции, с девятнадцати зарабатываю себе на жизнь.
— Ты ж не качок вроде? — с удивлением переспросил Сан Саныч. Явно не ожидал, что его шутка обернется правдой.
— Не качок. Теннисист. Мастер спорта, между прочим. И трехкратный чемпион города.
— А в мировом рейтинге? — с интересом спросила Ника.
— Шутишь. — Я с улыбкой посмотрел на девушку. — Это другая лига. Для мирового рейтинга мастера спорта мало. Да и старенький я уже для большого спорта.
— И сколько тебе лет, старичок?
— Тридцать.
— Да, уже на пенсию пора. — Она обернулась к священнику. — Владимир, а вы почему молчите?
— Слушаю вас. — Священник подхватил эстафету улыбок. Его вышла добродушной и удивительно искренней. — В тот день, когда я очнулся и понял, что старого мира больше нет, я искал вразумления. Я обратился к Господу, прося дать сил и укрепить меня в вере. Я искал ответы, а вместо них обрел понимание. Я увидел город в воде. Я вспомнил, какой сегодня день, и понял, что людей, которых я знал, больше нет. Что батюшки только-только закончили утреннюю службу. Что все церкви и монастыри в городе затопило. Все. Я осознал великую ответственность. Потому что, если провидение чудом спасло лишь меня, я единственный батюшка в Самаре. Последний. И это знание неожиданно придало мне сил, потому что великая ответственность — не только бремя. Это мой крест, и я знаю, что буду нести его, насколько хватит сил. Потому что людям нужна вера. Сейчас как никогда.
Отец Владимир замолчал. Ника смотрела на него во все глаза. Она никак не ожидала, что отец Владимир окажется священником. На меня эта странная исповедь произвела гнетущее впечатление и, видимо, не на меня одного, потому что даже Игорь удержатся от очередной нападки.
Сан Саныч молча взял рюкзак и развязал клапан.
— Надо перекусить, — сказал он, доставая консервы. — Нож взял?
Я стряхнул с себя оцепенение.
— Да.
Сан Саныч на удивление ловко вскрыл на весу пару банок. Понюхал и резюмировал: есть можно. Хлеба у нас не было: его полностью съела плесень, но у отца Владимира нашлось немного сухарей. Большую часть тоже съела плесень, однако пара пакетов осталась. По его словам, освященные сухари продавали как благословение небольшими порциями при церквях.
— И почем опиум для народа? — буркнул за моей спиной Игорь, но так тихо, что услышал только я.
Содержимое двух банок поделили поровну. Тушенка оказалась вполне съедобной. Черные сухарики таяли на языке. Жаль, их было мало. К ужину неожиданно вышел десерт: Ника вытащила из рюкзака пакет с пряниками. Пряники высохли и стали твердыми, хоть гвозди забивай. Зато плесень обошла их стороной. Да здравствуют вакуумные упаковки! Несмотря на камнеобразность, полпакета смели в момент. Размачивали в воде и грызли, не дожидаясь, когда толком набухнут.
Ссыпав в рот крошки и соскоблив со стенок последнее мясное волокно, двинулись дальше. После ужина грести не хотелось, но время играло против нас. Я заметил, что Игорь с беспокойством поглядывает на солнце, отчетливо подкрасившее облака розовым. Оказаться ночью посреди затопленного леса мне тоже не улыбалось, и свою смену я отрабатывал так четко, как только мог.
Вода понемногу спадала. Дорога, над которой мы плыли, постепенно уводила от Волги, и чем дальше мы уходили от реки, тем больше обнажался затопленный ландшафт. Окно за окном дома освобождались от водных оков. Они по-прежнему были скрыты больше, чем наполовину, но на верхних этажах появились первые признаки жизни. Чья-то негромкая перебранка, отблеск огня, поднимающийся над крышей дым костра.