Прихожу в себя в темноте, только вижу свет из той мышиной норы. Подползаю, заглядываю в дыру, а там видна арена цирка, на ней стоит моя ласточка и никого, иду по стене и выхожу на арену. Тишина, темно, никого вроде нет, я тихонько подхожу к машине. И вдруг — барабанная дробь и прожектор светит на последний ряд, а там Джокер с хлыстом. «Алле ап!», — командует и щелкает хлыстом. Шевроле заводится, фары горят, и он сам едет по кругу, как робомобиль какой-то! Пробую открыть двери – не открываются, хватаюсь за багажник. Снова «Алле ап!» и щелчок хлыста. Шевроле отрывается от арены и медленно летит по кругу над ареной, я держусь за задний бампер, долго висеть не могу и лечу вниз, а там никакая не арена в опилках, там дышит жаром пропасть в ад, а на краю стоит Джокер. Я лечу мимо него, а Джокер снимает цилиндр и, такой, улыбается. А у него на голове белый крольчонок. Я падаю, падаю, падаю, ору в ужасе, наконец-то упал и просыпаюсь на полу рядом с диваном в своей гостиной. Первую секунду понять не могу – что это вообще было? Наконец прихожу в себя – это всего лишь сон. Ну, слава Богу, думаю, встаю, наступаю на ту самую игрушечную машинку и снова падаю, а Шевроле отлетает и врезается в стену. Одновременно на улице раздаётся вой сигнализации. Я выскакиваю на балкон, а под ним мой серебристый Шевроле, ласточка моя, мигает и орёт сигналкой. Хватаю брелок, вырубаю сигналку с балкона и бегу вниз.
Ну, точно, это моя ласточка, только правая фара разбита, точно как у маленькой модели. Ничего не понимаю, стою, смотрю на машину как тот баран на ворота. И вдруг слышу: «Добрейшего утречка!», оборачиваюсь. Идёт человек в черном фраке и в цилиндре. Но совсем не похож на Джокера. Скорее на Вустера, такой же бледный англосакс. И когда Вустер на секунду приподнял цилиндр, вот клянусь, на его голове сидел крошечный белый крольчонок.
Рассказ Антероса.
Чеховское ружьё.
Странное дело, вот знаешь человека давно, видишь его каждый день, но особенно о нём не думаешь, даже если он тебе симпатичен. А вот если откроется тебе его тайна, то этот же человек становится близким, и переживаешь за него, как за родного.
Иван понравился мне с самого своего прихода в наш офис. Выпускник одного со мной института, с разницей лет этак в двадцать. Высокий, немного нескладный, с густой чёрной шевелюрой и пробивающейся бородкой. Скромный, исполнительный, но настолько вдумчивый и внимательный к мелочам, что иногда его принимали за аутиста, но Ваня не был аутистом. Работа в нашей кампании была у него первая, и, несмотря на небольшой по московским меркам заработок, местом Ваня дорожил.
Ваня проработал у нас около двух лет, и я заметил в нём перемену. Стал Ваня совсем замкнут и временами выглядел то расстроенным, то чему-то загадочно улыбался. А когда он стал допускать нелепые ошибки, сомнений не осталось – парень влюбился, но когда я понял, в кого, то стало мне жаль Ваню как сына. Звали её Ольгой, и работала она в соседнем отделе. Не назову её красавицей, ни фигурой, ни статью она не поражала, но было в её лице и во всём облике что-то неуловимое, что выделяло Ольгу и притягивало взгляд. Не удивительно, что Ваня попался в силки, как воробей, ещё не вставший на крыло.
Ольга была из тех девушек, что со всеми приветливы, всем улыбаются, но никого не выделяют. На корпоративах Ольга держала себя непринужденно, но на дистанции. Давая понять, что личная жизнь у неё в порядке, но говорить об этом она не собирается. И запросто пригласить такую независимую девушку в кино или на свидание просто невозможно, особенно когда ты влюблён. Ведь самое главное для мужчины это взгляд женщины, которую любишь. Когда ты ещё не открылся, то можешь представлять себе всё что угодно, любые мечты в твоем распоряжении. Но, когда ты приоткрываешь чувства, с которыми сжился, девушке, которая тебе давно дорога, тут ты сильно рискуешь. Потому что достаточного одного её взгляда, полного недоумения, непонимания, а тем более испуга, чтобы рухнуло в прах и в пепел всё, чем ты жил месяцы, а может и годы.
Надо признать, держался Иван прекрасно, и ему хватало выдержки не глазеть на Ольгу, находясь с ней в одном огромном лифте, несущимся на наш 28 этаж, или в буфете, обедая за соседним столиком. Для младых своих лет вёл он себя по-взрослому, но любовь не находила отклика, нужно было какое-то «чеховское ружьё», а его всё не было и не было.