Клиника и правда была шикарная, такое я только в западных медицинских сериалах видел. Чистота, простор, светлые тона стен, огромные окна, широкие коридоры, предупредительный и приветливый персонал. Неужели это те же люди, что по утрам с хмурыми и озабоченными лицами едут в метро?
Палата тоже была просторная и двухместная, хотя вторая койка пустовала. Когда мы вошли в палату, Ивана там не было. На его кровати стоял открытый работающий ноутбук, значит, скоро вернётся, и мы присели на пустующую койку. Помолчали. И тут я заметил, что в тёмном окне отражается экран ноутбука Ивана, а на нём идёт слайд-шоу, и в каждом снимке я узнавал Ольгу. Тогда, словно играя роль, я завёл речь о том, что молодое красное вино весьма способствует сращиванию костей, а сам достал вино, откупорил нарзанником бутылку и вышел из палаты поискать Ивана. Только я вышел в коридор, как увидел Ваню, он ковылял мне навстречу на костылях. Поговорив с ним минуту-другую, давая Ольге время досмотреть слайды и даже не предупредив Ивана, какой сюрприз ждёт его в палате, я попрощался и счастливый, как актёр после премьеры, уехал, чувствуя, что и второй акт начался неплохо. Жаль, конечно, что я не видел главных сцен, но что поделаешь – свою роль я уже отыграл.
После этого Ольга стала навещать Ивана каждый день. Через месяц его выписали, и на приличную премию, которую шеф выбил из страховой «за производственную травму», Иван повёз Ольгу в Грецию. И, по-моему, лучшего места для третьего акта любовной истории на Земле просто нет. А «чеховское ружьё» так и осталось у меня в офисе. На память и на удачу.
Рассказ Сталкера.
Письма из прошлого.
Есть такая легенда, что во время бегства наполеоновской армии из Москвы осенью 1812 года обоз с награбленным богатством был атакован партизанами в районе Филёвской поймы, лошади понесли, и всё награбленное рассыпалось по берегу.
Есть у меня друг Олежа, и как-то приходит ко мне и говорит, что взял у знакомого металлоискатель, и предлагает пойти и найти золото, что французы растеряли. Ну мы и пошли. Бродили, бродили, в основном только пробки попадаются и всякий мусор. Присели отдохнуть, и тут под кустом что-то зазвенело. Смотрим — пряжка какая-то на ремне, откопали, а это сумка почтальона.
Сама сумка была кожаная и почти сгнила, но внутри неё были клеёнчатые вкладыши отдельно для газет, отдельно для писем, и в них всё сохранилось более-менее хорошо. А сумке-то 80 лет, газеты были от конца октября 1941 года. Ну что, стали разбирать письма и искать потомков, все адреса московские, в районе Филей. Кого-то нашли, кого-то нет, но было несколько интересных историй, прямо для кино. Нам один чел предлагал из этого поиска интернет-проект сделать, мол, бабла поднимем. Но мы с Олежей чё-то подумали и решили, что не будем. Нехорошо, неправильно это. Память о предках, да ещё такая, это интимное дело, зачем его выпячивать? Так вся ценность для человека теряется, так мне кажется.
Было одно письмо из блокадного Ленинграда. Пожилой человек, профессор истории и филателист, пишет своему сводному брату и шлёт ему свою самую любимую и очень ценную марку «Тифлисская уника». А марка и в самом деле красивая, кажется, будто её отчеканили из тончайшего кусочка золота, ну и стоит сейчас пол-ляма баксов. Прикиньте? И вот, в письме профессор просит брата марку сберечь. Сам он её не сохранит, потому что в Ленинграде голод, и почти всю свою коллекцию он уже выменял на хлеб. А если он умрёт, то марку профессор завещает своему сыну Аркадию, который бьёт фашистских захватчиков на подступах к Ленинграду. Так и было написано, кстати. А почему он сразу сыну марку не отослал? Может, просто боялся, что Аркадий погибнет.
Всё это, конечно, пришлось додумывать, потому что многие строки в письме замазаны чёрной цензурной краской. Выглядит, честно сказать, жутковато, прямо военным прошлым пахнуло от этого письма. Но внутри конверта был ещё один маленький водонепроницаемый конвертик, а в нём и была та самая «Тифлисская уника» в целости и сохранности.
Профессор тот умер в блокаду. Его сводный брат умер в эвакуации, а сын Аркадий пропал без вести. Смогли разыскать только наследницу брата профессора – милая, пожилая, очень бедная тётушка. Она сперва никак не могла понять, что мы от неё хотим, а когда узнала про стоимость марки, то благодарила, только что руки нам не целовала. Оказывается, у неё есть племянница Сильвия, ей двенадцать, и она инвалид-колясочник с детства. А теперь денег на операцию хватит, и девочка сможет ходить.