Миссионерствовал я уже больше трёх лет и всякое повидал, но то, что случилось в этот раз, ни в какие ворота не лезло. Пригласили меня на крестины, в оленье стойбище, а крестины новорождённого, это, знаете, таинство весьма духоподъёмное. Года два назад я эту семью окрестил, а теперь они родили первенца и зовут меня крестить. Да ещё и Ильёй в мою честь нарекли.
Весной дело было, ехали мы на вездеходе по тундре с водителем Василием. Он крещёный, чукча, надёжный, мы с ним не одну тыщу вёрст по тундре намотали. То на вездеходе, то на собаках, а то и на лыжах. Вот и ехали мы, значит, на крестины, за сотню вёрст от города. Погода хорошая, солнце светит, душа поёт и Бога славит, как вдруг промчалось по небу что-то огромное, тёмное и грохнулось примерно в километре. И никакого взрыва не было, ничего, только снежное облако поднялось и висело вроде купола. Что за диво такое, думаю, поедем, говорю Василию, может самолёт или космический аппарат с космонавтами упал, не дай Бог, авария какая. А чукча мой вдруг стал такой мрачный и говорит, что не надо туда ехать, это не самолёт, это Волкэн. Какой ещё волкан, говорю? Не волкан, а Волкэн, объясняет Василий. Дух плохой, дух мрака, совсем злой дух, нельзя к нему ходить, заморочит тебя, тогда жить не можешь.
Что ты, говорю, Василий, придумал? Поедем и всё тут, с нами, говорю, Бог и Крестная сила! Василий спорил, спорил, но смирился, и поехали. А там, где этот аппарат летательный упал, всё ещё висело в воздухе облако снега. Пока ехали, облако почти рассеялось, я смотрю — Господи помилуй! Да это же летающая тарелка. Настоящий НЛО! Но тарелка была не такая огромная, как в голливудских фильмах, а небольшая, примерно с колесо водяной мельницы. Тарелка снег пробила и в вечную мерзлоту врезалась. Подъедем ближе, говорю Василию, а он ни в какую не хочет, что ты, что ты, говорит, никак нельзя ближе, Бачка. Это чукчи батюшек так называют, Бачка. Это, говорит Василий, Волкэн и есть, и подходить к нему нельзя. Драпать надо, Бачка, шибко драпать, а то Волкэн заморочит.
Тьфу ты, говорю, пропасть, дался тебе этот Волкэн. Я священник Бога Живого, что мне твои духи! С теми словами и вылез из вездехода. Иду к тарелке, достаю смартфон, а он вообще мёртвый. Хотя заряжен был на сто процентов. Ладно, думаю, селфи не выйдет, ну хоть рассмотрю штуковину поближе. И тут вижу, что из тарелки что-то серое соскользнуло на снег. Никакого люка или двери не открылось, а просто это что-то как бы вынырнуло из тарелки, словно она была мягкая, но мягкой она вовсе не была. И с виду, и на ощупь, а я не удержался, снял варежку и потрогал тарелку, она была ни холодной, ни горячей. А материал с виду был бы что-то вроде отполированного бурого камня, только не камень.
Подошёл ближе, смотрю, кто-то лежит ничком на снегу, о двух ногах, о двух руках, в светлом скафандре и в шлеме. Вот тебе, думаю, и НЛО. Это, наверное, какая-то секретная разработка, самолёт или что-то такое. Перевернул я пилота на спину, а под шлемом ничего не видать. Просто чёрное стекло, или не стекло, а ничего не видно. Но вижу, дышит, ладно, думаю, возьмём с собой, а там разберёмся. Поднял я пилота на руки, а он оказался совсем лёгким, словно ребёнок, хотя ростом с подростка. Приношу к вездеходу, а Василий мой просто в ужасе. Видишь, говорю, нет никакого Волкэна, это пилот, и ему помощь нужна. Нет, говорит Василий, это самый Волкэн и есть, уж он знает. Что врёшь, говорю, давай заводи свой трактор и поедем. Меня прямо зло разбирает от такого упрямства, хотя, что на Василия пенять? Он человек тёмный, разве объяснишь, что люди ещё и не то умеют делать.
А Василий на меня так с жалостью посмотрел и говорит, ну, смотри, сам Бачка, я сказал, а ты вперёд меня не виновать. Ладно, говорю, не буду, сели и поехали. Василий ведёт, я посередине, а пилот рядом со мной. Василий как в баранку вцепился, зубы сжал, на меня не смотрит и даже не разговаривает со мной. Ладно, думаю, не хочешь — не надо. А сам думаю, как сообщить военным, где их аппарат или как он там называется, упал, пусть сами разбираются. Не успели мы и километра отъехать, тут вдруг ка-ак сверкнёт! Вспышка как при ядерном взрыве всё вокруг ослепила, но ничего, ни взрывной волны, ни звука. Что за притча, думаю, и тут начался такой буран, какого я за всё время на севере не видел. Просто белая пелена, а ведь синоптики обещали, что погода будет ясная. Ехать нельзя, стоим, движок на холостых работает, печка греет, топлива часа на три хватит, а там, глядишь, и буран уляжется. А Василий мой совсем поник и обречённо так говорит, что всё, Бачка, теперь мы в его власти, пока Волкэн нас снегом не завалит и не заморозит, буран не кончится. Сказал, капюшон натянул и захрапел. Это чукчи очень здорово умеют, глаза закрыл, раз и уже спит. А я даже спорить с Василием не стал, что зря силы терять, да и меня что-то ужасно в сон клонило. И сам не заметил, как отключился. И сплю это я и сквозь сон слышу, как дрова в костре трещат, и пахнет таким смолистым дымом, как от таёжного костра. И так тепло стало, я глаза открываю и вижу, что я и в вездеходе на сиденье сижу, а предо мной горящая таёжная нодья, это такой костёр, что может ровно гореть всю ночь. И так мне стало тепло и покойно, и нет никакой тревоги и опасности. Что за дивный сон, думаю, как настоящий костёр-то. И вдруг не то что бы слышу, нет, не слышу, но прямо в моей голове как бы рождаются чьи-то чужие мысли. И понимаю, что кто-то говорит, что костёр будет греть нас до конца бурана, а потом мы сможем откопать вездеход и добраться до жилья. Слава Богу, думаю, что кто-то о нас позаботился и нодью разжёг. И тут соображаю, какая ещё нодья? Мы же в тундре и тут не то, что смолистых брёвен, тут на сто вёрст днём с огнём кривой берёзы не сыщешь, да ещё в буран.