(он уже выкрикивал эти слова, не владея собой, словно…)
(в истерике, зажимая тонкими пальцами глаза)
…А в коридоре один из стереотипных пытался лапать одну из приглашённых, сопел, а та не давалась.
Черно.
Органная музыка (И. С Бах. Хоральная прелюдия си-минор, исполнение то же.)
Андрей и Слава идут по пустой улице. Гулко стучат их шаги.
— А Танька твоя, — вдруг вспомнил Андрей, — она не будет обижаться, что мы ушли?
— Ничего. Она приученная. Вот где мы с тобой выпить достанем?
— Чёрт его знает… Закрыто уже всё…
— Придумал! На вокзале, на складе можно.
Из-за поворота выскочила машина.
— Такси, такси! — замахали они руками.
— На вокзал, — сказал Слава шофёру.
Они умчались на машине, и улица стала совсем пустой.
Вокзал. Гулко, Иногда объявляют поезда.
Видны ряды спящих на скамейках. Корзины, кошёлки, чемоданы.
Андрей и Слава стучатся в ресторан. Им не открывают. Буфетчица, что-то кричит им через дверь, но они настойчиво стучатся, пока буфетчицу не сменяет милиционер.
Тогда они мгновенно отходят от дверей ресторана и в задумчивости бродят по залам, не зная, что предпринять.
Вдруг — осенило. Бегут на перрон. Поезд. Быстро идут вдоль состава. Застыли на подножках проводники. Грузят серые мешки с газетами в почтовые вагоны.
Вагон. Андрей стучит по окошку. Зажгли свет, сонная морда. Жестами, мол бутылку отпустишь? Морда покивала: дескать, отпущу, сделает, иди к дверям. Они подёргали дверь — заперта. Андрей вернулся к окну, постучал. Морда в это время маячила в дверях, высматривая: где же покупатель? Удалилась обратно в вагон. Так они и бегали от окна к двери, пока не сошлись, наконец, у окна. Андрей помахал ключиком — дескать, дверь заперта. Морда поняла, открыла дверь и выдала желанные бутылки, когда поезд уже трогался.
Голос Славы: …потом я хотел написать рассказ про этот вечер, про Андрюшу, про наших, про меня, про девочек, но не написал. Я ресторан, с потушенными огнями… Я ведь уже тогда понимал, что вовсе нас с Андрюшей не двое, что это он так говорил — потому что ему тяжело было. Я-то очень его любил, — и парень он хороший, всё для друга сделает — и поэт настоящий. Но не было нас с Андреем двое. А был он один и будет один. Всю жизнь. Потому что он из таких людей. Есть такие люди, которые всю жизнь одни — хотя и друзей у них полно, и женщина есть. Так Андрюша наш был как раз таким.
Да, про рассказ. Почему я его не написал? Вот потому и не написал, что не верил себе, когда говорил Андрею: нас двое. А раз сам себе не веришь — что ж это за рассказ? И потом — какой из меня к чёрту писатель? Вышел из меня со временем дерьмовый инженер. А писателя не вышло.
Буфет на вокзале. Андрей и Слава распивают за стойкой портвейн. Кругом люди закусывают. Андрей упёрся лицом в ладони.
— Тебе не хватит? — спросил Слава.
— Наливай ещё.
— А может, хватит?
— Наливай, тебе говорю.
Андрей уже совсем пьян. Слава налил ему полстакана.
Андрей вырвал у него бутылку и налил до краёв.
Комната Андрея. Отец Андрея и Слава раздевают его. Он лежит поперёк кровати, мотая головой и мыча.
— Поэты, поэты. — бормочет Слава, стягивая с Андрея ботинок.
— Алкоголики долбаные… Горе с вами простым советским людям.
Пластинка кончилась. И игла, шурша, ходит по пустому месту. Женя с брызгами воды на пьяном лице снял иглу. Постоял, опершись, и пошел в другую комнату. Все уже разошлись. Был страшный беспорядок. За столом в другой комнате спал всё тот же. Женя выключил там свет, постоял на пороге и вышел в коридор. Он выключил свет на кухне, в совмещённом санузле, а также в коридоре. Постоял немного и вернулся в комнату. Там он тоже выключил свет, сел на кровать, стянул ботинки, и, как был, одетый, завалился спать.
Фотография юноши, насквозь просвеченная утренним солнцем. Юноша в армейской форме.
«…и ещё извини, Андрей, что долго не писал. Сам понимаешь — служба. Гоняют с утра до вечера. Недавно урвал по случаю три наряда вне очереди. Сержант, скотина, ко мне придирается. Недавно: вы, говорит, в университете учились? Да, говорю, учился. А он: ну вот и идите чистить сортир. Не любят здесь грамотных.