Потянувшись за сумкой, я кладу ее себе на колени, игнорируя боль в разбитых костяшках пальцев. Роюсь в переднем кармане, пока не нахожу то, что нужно, а все это время Белла хрипит в перерывах между приступами.
Я вздыхаю, протягивая ингалятор. Ее изящные пальчики без колебаний обхватывают его, пытаясь втянуть в себя лекарство между вдохами. Она всегда забывает, что нужно вдыхать ингалятор так, как ей положено. А сейчас осень, худшее время года для нее.
— Ты солгала мне.
Сегодня утром я прямо спросил ее:
«Ты дышала ингалятором?»
И что она ответила? Пару раз взмахнула ресницами и смущенно пробормотала:
«Угу».
Как обычно.
В следующий раз я на это не поведусь.
— Мне что, начать заставлять тебя?
Ее глаза слезятся от кашля, когда она садится ближе, пытаясь успокоить дыхание. Я беру у нее ингалятор и убираю обратно в сумку.
Она тихо качает головой. Даже без ингалятора она справилась бы с самым сильным приступом кашля через несколько минут. Но остаток дня страдала бы от хрипов, пока не приняла бы лекарство. Кажется, с возрастом ей становится все хуже.
— Тогда начни принимать его, — ворчу я.
Она пытается блефовать.
— Забыла всего один раз.
— За эту неделю, — добавляю я.
Если бы никто не напоминал ей, эта девочка элементарно забывала бы питаться.
Она морщит нос.
— Привкус ужасный.
— Постарайся не обращать внимание. Начни принимать как следует. Обещай мне, — я знаю, что она этого не сделает. Изабелла Гарсия не дает обещаний, которые не может сдержать. По ее глазам я вижу, что ей не терпится сменить тему, потому что это уже давно стало предметом настоящего спора.
— Sarai la mia morte3.
Я почти ничего не помню из родного языка, но Белла пытается его выучить, чтобы мы могли «говорить за спинами взрослых», хотя ее испанский лучше, чем мой итальянский. А я не знаю ни слова по-испански, кроме «gracias4» и «me llamo Roman5».
— Не забудь, в эти выходные я поеду навестить маму Митчелла, — внезапно говорит Белла, заклеивая мою рану пластырем.
Я издаю стон, но не уверен, от того ли, что пластырь давит, или от ее напоминания. Ненавижу, когда она уезжает, потому что некому за ней присмотреть. Что, если Митчелл, ее новый приемный отец, попытается ударить ее? Он не делал этого раньше, но не значит, что не начнет. А если ей приснится кошмар, и она не сможет найти Микки Мауса или у нее снова начнется приступ паники? А если она забудет ингалятор?
— Почему ты должна ехать?
Приемной семье, видимо, не настолько наплевать на нее, раз они приглашают ее на семейные мероприятия. По крайней мере, дом Митчелл лучше, чем та дыра, в которой она жила, когда мы впервые встретились.
Когда Маргарет услышала о том, что ее нормально не кормят, и, возможно, я упомянул о паре синяков, власти штата бросились спасать маленькую девочку с ярко-карими глазами. Очевидно, в ее досье не было пометки «ищет внимания», поэтому они поверили каждому ее слову и спасли.
Митчелл, конечно, засранец, но, по крайней мере, он кормит ее три раза в день и дает одеяло, чтобы она не замерзла, — не то, что в предыдущем доме.
Белла прикусывает губу, а затем пожимает плечами, словно это не повод для беспокойства. Наверное, больше ради меня, чем ради себя.
— Мне сказали, что я должна. Я не устанавливаю правила, а просто выполняю приказы.
— Но ты должна попробовать…
— Микки, — спокойно говорит она, смотря на мячик в моей руке, который, кажется, вот-вот лопнет. — Я вернусь в школу в понедельник, и ты даже не заметишь, что меня нет.
Она ошибается. Я замечу.
Я всегда замечаю.
Если я не сижу в подвале, то слоняюсь по лужайке ее дома и раздражаю соседей, отчего она злится.
Если бы все зависело от нее, она бы предложила просто посидеть и почитать на выходных. Ей нравятся всякие нудные вещи, типа ходить в парк, сидеть и читать про себя, а я это терпеть не могу. Мне хочется слышать ее голос.
— Иза, — кричит Митчелл из дома. — Иди в дом. Накрывай на стол к ужину.
Косичка отступает, слегка покачав головой, и я вскакиваю на ноги.
Два дня. Ее не будет два дня. Это ерунда. Ну… типа… сорок восемь часов.
Я могу начать обратный отсчет или что-то в этом роде.
Подхожу к ней, чтобы обнять, но ее отказ меня ранит, когда она поворачивается и бежит вверх по лестнице, избегая моих прикосновений. Я знаю, что она не сделала это нарочно. Наверное, просто напугана. Ну…надеюсь.
Раньше мы даже не могли дать «пять» не вздрогнув, поэтому, когда она обняла меня в самый первый раз два года назад на моем дне рождения, я словно прозрел. А когда она обняла меня в прошлом году, я даже понял, почему люди приходят к религии.
Я могу пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз меня обнимали, и все объятия были с Беллой. Сначала я даже не был уверен, что мне такое нравится. Это вызывало клаустрофобию, еще ее волосы лезли мне в нос и рот, но в ту секунду, когда ее маленькие ручки обхватили меня за талию, все стихло. Шумы, потребность выместить злость на другом человеке. Она единственная, кто может меня успокоить. А иногда она издает тихий смешок, и весь мир затихает. Когда она обняла меня впервые, в кои-то веки все казалось нормальным.
Спокойным.
Правильным.
— Увидимся в понедельник, — шепчет она через плечо.
— Да, — отвечаю я. — В понедельник.
Сорок восемь часов.
Я смогу продержаться сорок восемь часов.
Оказывается, я не умею считать. Либо так, либо ее нет уже больше сорока восьми часов. Но как бы то ни было, я выжил. Кое-как. Мы сегодня увидимся, и это все, что меня волнует.
Я прихожу к ней домой раньше обычного и дергаю браслет, который она недавно связала для меня, и жду, прислонившись к забору. Я все еще не привык носить его, мне становится не по себе. Эти ниточки вызывают у меня странные мурашки по спине.