Но потом все меняется — я перестаю ощущать каждый синяк на своем теле, каждый звук в голове утихает, каждый удар пульса в венах замедляется. Потому что ее страх исчезает, и единственное, что я вижу в ее глазах, — это то, что жаждал увидеть почти год.
Облегчение.
Радость.
Желание.
— Микки, — выдыхает она.
Она бросается ко мне, прежде чем я успеваю произнести еще хоть слово, и настает моя очередь пятиться. Ее руки обвиваются вокруг моей шеи, и она прижимает меня к себе, так что между нами не остается и дюйма пространства. Я не теряю ни секунды, хватаю ее и прижимаю к себе так, будто если моргну, то снова начну считать секунды без нее, и конца этому не будет видно.
Она не может снова исчезнуть. Я не позволю этому случиться.
Ощущение, как она прижимается ко мне, обнимает так, словно я действительно что-то значу для нее… это совсем не похоже на то, что было раньше.
Когда она обняла меня в мой день рождения, это было поздравительное объятие. От чистого сердца, но как простой подарок, а не как то, чем можно дорожить. Скорее, то, что скоро позабудется.
А это? Это столкновение миров и созвездий. Более тысячи слов подразумевает это объятие. Она скучала по мне. Она хочет, чтобы мы никогда не расставались. Она ни на секунду не переставала думать обо мне. Она вернулась и никогда не отпустит меня.
В таком состоянии никто ее не тронет. Никто не сможет причинить ей боль, и ей никогда больше не придется ни о чем беспокоиться.
Я касаюсь губами ее макушки, когда прижимаюсь крепче и вздыхаю.
Ура. Я до сих пор выше ее.
Пусть так и остается.
Она не отодвигается, и я ни за что не собираюсь этого делать.
— Я скучала по тебе, Микки.
Я закрываю глаза и прижимаюсь к ней щекой. Это имя для нас. Роман — тот, кем я являюсь для остальных: мальчик, родители которого от него отказались, как только он появился на свет, и его бабушка с дедушкой тоже. Роман — тот, кто перебивает на уроках и не может усидеть на месте. Типичный проказник, который ничего не добьется в жизни.
Даже после стольких лет, когда Белла научилась произносить «Р», лишь она обращается ко мне по имени без какого-либо отвращения.
Микки и Роман — это одно и то же, но Микки — только для нее. Это имя заставляет мое сердце биться чаще, потому что оно означает, что я — ее дом. Со мной она чувствует себя в безопасности и не хочет терять меня, как и свою игрушку. Я был готов умереть от счастья, слыша, что она меня так называет.
В какой-то момент ей стало неловко называть меня Микки, потому что кто-то сказал ей, что это неприлично. Я избил его и попытался убедить Беллу не слушать его, но, поскольку я был молод и глуп, я не понимал, что на самом деле значит для нее это имя. Оно для нее особенное.
— Я тоже скучал по тебе, — бормочу я ей в волосы.
— Я… — она пытается отстраниться, но я не отпускаю ее. — Мне так жаль. Я понятия не имела. Клянусь, я не знала. Клянусь. Они сказали мне собирать вещи… я подумала, что они меня выгоняют, но тут приехал грузовик. Я хотела сказать тебе. Я так пыталась…
— Все в порядке.
Ее слезы пропитывают мою рубашку, когда она, дрожа, прижимается ко мне.
— Я не хотела уходить. Но они не оставили выбора. Они заставили…
— Знаю. Все в порядке, Белла.
— Я пыталась спорить с ними, но они не разрешили мне уйти. Я хотела повидаться с тобой перед отъездом. Честное слово, Микки, я понятия не имела. Я не хотела оставлять тебя.
Она всхлипывает, переводя дыхание. Я отстраняю ее от себя и обхватываю ладонями ее щеки, заставляя посмотреть на меня.
— Я понимаю. Знаю, что ты никогда бы меня не бросила, — смахиваю ее слезы большим пальцем. — Все это больше не важно; знаешь почему?
Ее нижняя губа дрожит, и я почти теряю самообладание.
— Потому что ты вернулась, и больше мы никуда не денемся друг от друга. Ты слышишь меня?
Она нерешительно кивает.
— Ты больше никогда не будешь одна. Клянусь своей жизнью. Куда бы ты ни пошла, я буду рядом. Мы всегда найдем друг друга. Я никуда не уйду. Это обещание. Мы с тобой навеки, принцесса, и ничто никогда не встанет между нами. Поняла?
Она шмыгает носом.
— Да.
— Скажи это.
— Мы с тобой навеки.
— Поклянись в этом.
— Клянусь, что никогда больше не покину тебя.
Я ухмыляюсь.
— Правда?
Она прищуривается, вытирает слезы и поднимает подбородок. Я тут же замечаю браслеты на ее запястье. Не один. А два.
— Да, хоть ты и сумасшедший засранец, но я люблю тебя за это.
Мне кажется, я перестаю дышать. Кажется, мой мозг вообще не функционирует. Я никогда раньше не слышал этого слова. Во всяком случае, оно не относилось ко мне. Вот так оно звучит? Это то слово, которое описывает чувство, возникающее у меня в груди каждый раз, когда я думаю о ней? Она сказала, что любит меня. Слова повторяются снова и снова в голове.
Она любит меня. Она любит меня. Она любит меня.
Белла любит меня.
— Еще немного властный. Импульсивный. Немного пугающий, — продолжает она.
— Я тебя пугаю?
— Никогда, — она хмурится. — Ну, теперь нет.
Я драматично отвожу взгляд, погруженный в свои мысли, и заставляю себя убрать от нее руки.
— Мы это изменим.
Мне так хочется увидеть ее улыбку. Так хочется вернуть мою прежнюю Беллу — ту, которая не боится теней.
Она усмехается.
— Золотистые ретриверы не страшные.
Возможно, это самое обидное, что когда-либо мне говорили, но на ее губах играет озорная улыбка, и я не хочу, чтобы она исчезала. Это моя Белла. Та, кто огрызается, а потом зализывает рану… Иногда. Только если я вновь не начинаю ее злить.
— «Адский пес» — более точное определение, — говорю я, подталкивая ее к одной из скамеек.
Несколько лет назад она прочитала мне «Перси Джексона», чтобы попрактиковаться в речи, и единственный способ усидеть на месте, еще и при прочтении книги, — это когда она читает ее мне. После этого греческая мифология меня поглотила. Я даже хорошо научился рисовать доспехи.