Мои глаза начинают слезиться. Я не пытаюсь специально создавать проблемы. Я хочу иметь возможность дышать. Жить. Клянусь, что хочу.
Наверное.
— Прости, — шепчу я.
Боже, я такая жалкая. Так вот что будет? Мне до конца жизни будет нужна нянька? Я никуда не смогу пойти без Микки, и случайно себя угроблю, потому что не могу делать элементарные вещи, например, дышать? Зачем ему меня хотеть? Зачем ему это? Он пытается помочь мне, а я не в состоянии сделать это сама.
Он бросается ко мне, ладонями обхватывая лицо.
— Нет, эй. Нет, прости меня. Дыши. Прости. Я не хотел тебя расстраивать, просто… я… — он закрывает глаза и делает глубокий вдох. Когда открывает их, они наполнены чувством вины, горя и страха. — Я не могу потерять тебя. Я же говорил, ты — первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь, и последнее, когда засыпаю? Это правда. Ты всегда в моих мыслях. Постоянно. Не проходит и минуты, чтобы я не задавался вопросом, что ты делаешь, все ли с тобой в порядке, думала ли ты обо мне так же часто, как я о тебе. Если ты… — Микки снова зажмуривает глаза, как будто эти слова причиняют ему физическую боль. — Мне нужно, чтобы ты заботилась о себе. Носи с собой ингалятор. Прости, что повысил голос. Я злюсь, потому что волнуюсь.
Шмыгая носом, я качаю головой.
— Не извиняйся. Это не твоя вина. Ты прав. Это глупо, безрассудно, тупо, и…
— Нет, — его голос суров, он наклоняется, чтобы быть на уровне моих глаз. — Послушай, Белла, и послушай меня хорошенько. Не извиняйся. Не плачь и не унижай саму себя. Знаешь почему? Потому что ты умная, храбрая, красивая, добрая и чертовски идеальная, а я тебя ни капельки не заслуживаю. Я хочу, чтобы ты увидела все эти качества в себе.
Мое тело кажется слишком тяжелым. Слишком тесным.
Сколько раз он в буквальном смысле спасал меня? Он всегда тянет меня назад, когда мы переходим улицу, носит мой ингалятор, куда бы мы ни пошли, избивает хулиганов, которые меня обидели. Я даже не могу сосчитать, сколько раз он звонил врачу вместо меня, отвозил на прием, сам забирал рецепт и приносил лекарства.
Он проводит большим пальцем по моей щеке, вытирая скатившуюся слезу. Склоняясь навстречу его прикосновениям, я наслаждаюсь ощущением его грубых рук.
В конце концов, я ему надоем. Вопрос только в том, когда. Он опускает голову, прижимаясь своим лбом к моему.
— Ты не должна принимать лекарства, завтракать или обедать ради меня или Джереми; ты должна делать это ради себя. Поняла?
Я могу лишь кивнуть. Несправедливо ожидать, что Роман возьмет на себя роль сиделки. И нельзя полагаться на то, что он всегда меня накормит, даст лекарства и профинансирует, пока я разбираюсь в своих тревожных мыслях. Я подрабатываю только в магазине Грега несколько часов в неделю, но обычно он забирает мою зарплату.
Мне нужно взять жизнь в свои руки и перестать винить во всем разбитое сердце. У меня никогда не будет матери или отца. Я знаю это давно, но нужно наконец принять.
Микки проводит рукой по моему лицу, и я вздрагиваю, когда он случайно надавливает на синяк.
Его губы снова кривятся в гримасе.
— Что эти говнюки тебе сказали?
По крайней мере, мы больше не говорим о моей астме, но эта тема не намного лучше.
Я отстраняюсь от его объятий, вытирая лицо рукавом.
— Забудь, Роман, — стараюсь, чтобы мой голос звучал не так устало, как я себя чувствую, но знаю, что он видит мою фальшивую решимость насквозь. — Я не хочу говорить об этом, потому что это испортит нашу ночь, а ты приложил столько усилий ради меня.
— Скажи мне.
— Нет.
Я вызывающе поднимаю голову. Мы играли в эту игру сегодня днем, и я проиграла. Справедливости ради, я могу напускать на себя столько бравады, сколько захочу, но Роман хуже собаки с костью. Он не остановится, пока не найдет всю тушу целиком.
Он прищуривает глаза.
— Скажи мне.
— Это глупые шутки. Ничего нового, — пытаюсь притвориться равнодушной, но я очень обеспокоена.
— Мне насрать. Они довели тебя до слез — они причинили тебе боль. Им повезло, что они еще не сдохли.
— Не надо, ладно? Сегодня мой день рождения, Микки. Разве ты не должен делать то, что я говорю?
Он откидывается назад и смотрит на меня так, словно я сказала что-то нелепое.
— Я делаю все, что ты попросишь, каждый день. Мне не нужны праздники для этого.
Я вздыхаю. Никакой победы мне не видать в этом споре.
— И сейчас я прошу тебя забыть об этом.
— Забыть? — он хмурит брови, и холодный воздух вокруг нас становится ядовитым. — Они оставили синяк на твоем лице, Изабелла.
Как будто только сейчас осознав реальность, начинаю ощущать боль. Я съеживаюсь из-за того, что он произносит мое полное имя таким тоном. Таким очень, очень злым, взбешенным тоном.
Ничего хорошего из этого не выйдет.
— На самом деле они не виноваты, — я пытаюсь защитить близнецов, но в тот момент, когда вижу, как искажается лицо Микки, понимаю, что только сделала хуже. — Один держал меня за волосы, а когда отпустил, я упала на бетон.
Мне следовало сразу заткнуться.
Он некоторое время ничего не говорит.
О нет.
Атмосфера сгущается.
Он сжимает челюсть.
— Они пожалеют, что не подохли сразу, Белла. Я сделаю это для тебя.
— Микки, не нужно, — пытаюсь я успокоить. — Они просто глупые дети, у которых, наверное, дома все плохо, и они не знают, как нормально вести себя. С ними нужно поговорить, а не избивать.
Им нужен психотерапевт, которого не хватает в нашей школе. Его вызывают только тогда, когда появляются проблемы. Например, те, которые устраивал Микки. И к тому времени было уже слишком поздно что-либо предпринимать.
Если честно, мне плевать, что будет с близнецами. Так что я не знаю, почему так стараюсь защитить их.
Может быть, не хочу, чтобы становилось еще хуже, или, может быть, просто пытаюсь уберечь себя от угрызений совести.