Может быть, это потому, что так поступила бы Кэсси. Другая на моем месте тоже умоляла бы его не причинять им вреда. Может, я отговариваю его, потому что должна.
Медленно, чтобы не оставить сомнений, Микки говорит:
— Я не прошу разрешения, а потом не собираюсь просить у тебя прощения.
Я вздыхаю, сдаваясь.
— Просто… не сегодня.
— Не сегодня, — соглашается он.
— Сегодня вечером только ты и я, верно? — спрашиваю. — Ни Михаила, ни Максима, — никаких разговоров о моем здоровье. — Только мы с тобой, и вкусняшки, которые ты принес, потому что я умираю с голоду.
Он внимательно смотрит на меня мгновение, потом невесело усмехается.
— Хорошо.
— Отлично, — я нацепляю свою самую жизнерадостную улыбку и игнорирую боль в легких.
Притворяйся, пока не получится, да?
Или, по крайней мере, лги себе до тех пор, пока не начнешь верить в собственные иллюзии до такой степени, что они вольются в твою жизнь.
Он не подает виду, что не купился на мою фальшь, роясь в сумке, которую принес с собой, и потом в коробке. Я все еще не могу поверить, что он сделал нечто подобное. Этим он занимался по ночам? Пугающее осознание поражает и оседает где-то глубоко внутри.
Я так много о нем не знаю.
Он не смог бы найти это место сам. И он никогда не говорил о других людях, только жаловался на клиентов с работы. Что он скрывает от меня? Неужели я провела все эти годы, думая, что знаю все о нем, но это была ложь?
Я не отрываю от него взгляд, пока он раскладывает еду: булочки, жареную курицу, салат, чипсы и фрукты. Это такой контраст; он организовал милый пикник в жутком сарае и каким-то образом сделал все романтичным.
Как только вся еда оказывается на одеяле, он достает маленькую черную коробочку, которую ставит прямо передо мной.
— Что это? — нерешительно спрашиваю я, беря в руки бархатную шкатулку для украшений.
— Открой.
Я бросаю на него последний взгляд, прежде чем открыть крышку. Застываю на месте. В третий раз за день слезы текут по моим щекам. Давно я так много не плакала.
Но сейчас все по-другому.
Сейчас слезы не щиплют. Они не от боли.
Мои губы растягиваются в улыбке.
— Микки, — это все, что я могу сказать.
Этот человек заслуживает целого мира, и я хотела бы его ему подарить.
Сережки похожи на те, которые мама подарила мне на пятый день рождения и которые я потеряла, когда мне было восемь. Маленькие серебряные заклепки с Микки Маусом. Я плакала неделями, когда потеряла их. От мамы у меня остались только две вещи: серьги и игрушка.
Микки смотрит на меня с выражением, которое я даже не смогу описать.
— Как? — выдыхаю я.
— Я попросил изготовить.
В его голосе нет эмоций, но я вижу по глазам, что он борется с какими-то демонами внутри, постукивая ногой. Я хочу знать, о чем он думает. Обычно он выглядит довольным собой или даже взволнованным, когда дарит мне подарок на день рождения. Он никогда не бывает таким сдержанным, как сейчас.
Я, наконец, осознаю, что он сказал.
— Ты… ты помнишь, как они выглядели?
Он кивает один раз.
— Никогда не забуду.
Мы долго смотрим друг на друга, прежде чем я решаю нарушить молчание.
— Спасибо, Роман. Мне очень нравится. Ты даже не представляешь, как много это для меня значит.
Я заменяю свои серьги на новые. Они серебряные, тяжелее, чем те, что были на мне изначально. Не могу представить, во сколько ему это обошлось.
— Кино или музыка? — он не смотрит на меня, когда спрашивает, сосредоточившись на укладывании овощей и курицы в булочку.
От его тона у меня неприятно сжимается желудок. Я сглатываю и убираю коробочку в карман. Я сделала что-то не так? Сказала не те слова?
— Тру-крайм9 подкаст, — шучу я, пытаясь заставить его почувствовать хотя бы каплю моего восторга.
Это ужасная шутка, потому что никому из нас они не нравятся, но трюк срабатывает, потому что уголки его губ приподнимаются.
— Хочешь таким образом подкинуть мне идей для расправы над близнецами?
— Ты прав. Кино, — я заставляю себя улыбнуться, хотя в воздухе все еще ощущается напряжение.
— Как пожелает моя леди.
Я закатываю глаза, и он подмигивает.
Сегодня много дерьма произошло, и если случится еще что-то плохое, я не выдержу.
Мы оба заняты своими делами, он настраивает проектор, а я беру на себя приготовление сэндвичей — я готовлю их лучше, чем он. Жареная курица, салатные листья, булочки и картофельные чипсы. Ничто не сравнится с чип-сэндвичем, как говорил мальчик из моего класса.
Мы едим в тишине, пока идет фильм, и, как типичный парень, Микки проглатывает свою еду за секунду и умудряется съесть еще две порции за то время, пока я съедаю половину. Он искусно раскладывает подушки и одеяла и притягивает меня за талию в свои объятия, как только я доедаю.
Я пытаюсь сосредоточиться на фильме, но могу только на Микки: на том, как его тело идеально прижимается к моему, на поцелуях, которые он время от времени оставляет у меня на макушке, и на том, что он не перестает прикасаться ко мне. Он постоянно гладит, рисует круги ладонями и на моей спине.
Он смеется над фильмом и говорит все, что приходит ему в голову во время просмотра. С одеялами на наших телах и гирляндами вокруг, я никогда не чувствовала себя такой довольной.
Мы оба сняли куртки, оставшись в кофтах и штанах. Микки продолжает гладить вверх и вниз по моей руке, как будто не может насытиться ощущениями. С каждым прикосновением произошедший день забывается.
Идут титры, и я вытягиваю шею, видя, что он уже смотрит на меня. Вздрагиваю, когда его рука скользит по изгибу моей талии, оставляя огненную дорожку, а потом обводит каждый контур моего лица.
Тепло разливается в моей груди, когда бабочки, которые всю ночь молчали, взрываются в порыве коротких вдохов. Его глаза стального цвета пронзают мои, и я не могу отвести взгляд, растворяясь в его аромате, рассматривая, как тени подчеркивают его скулы и нос. Я могла бы жить этим моментом вечно и умереть счастливой, больше никогда не желая увидеть солнце.